Бельская земля

 ИЗБРАННАЯ ЛИРИКА

 

ОТ АВТОРА 

РОДИНА –  СО МНОЙ

   В ответ на вопрос, как стать настоящим поэтом, Сергей Есенин говорил: “Ищи Родину!”.

  Мне Родину искать не надо. Она рядом, там, где ближе не бывает, -- в тоскующем и любящем сердце. Это деревня Афонино, где я родился, это весь Бельский край с его светозарной и задумчивой природой, с его исключительной, драгоценной историей.

   Шутка ли! Именно в Белом служили предки двух великих поэтов России – Гаврила Пушкин и Георг Лермонт. Именно с бельскими местами связаны имена путешественника Пржевальского и поэта Евгения Баратынского. Здесь в 1824 году удостаивал милостей своих подданных император Александр I.

    А когда я начал писать стихи и поэмы о Куликовской битве, краевед Николай   Васильевич Николаев, с которым меня связывала долголетняя дружба, вдруг сказал: “А вы разве не знаете, что  из бельской земли тянется ниточка на поле Куликово?”. Оказывается,  бельский князь Владимир Ольгердович откликнулся на зов великого князя московского Димитрия, которому потом суждено было стать Донским , послал рать. Значит, бельчане участвовали в  сражении, от которого зависело: быть ли Руси великой.

   Казалось, последняя война сокрушила, стёрла с лица земли этот чудо-городок, похожий, как говаривали старики, если посмотреть с высоты, на лебедя. Но память вечна и несокрушима, нет такой бомбы, чтобы её уничтожить.

   Я появился на свет в деревне, через которую дважды перекатывался фронт, в семье Героя Советского Союза Николая Тимофеевича Курдова. Я горжусь этим, я благословляю судьбу за то, что первый глоток воздуха, который я вдохнул, был бельским, что бельскими были и солнце, и ветер, и реки, в которых я купался, и люди, которые меня растили и учили уму-разуму.

    Здесь, в Афонино, появилось на  свет и моё первое стихотворение. Вот как это было. Колыхался ветвями и сиял августовский день. Только что прошёл дождь. Над лесом нависла радуга. И такой она была нарядной, что захотелось сравнить её с полотенцем. И сердце вдруг озарилось четверостишием:

В поле бродят запахи

Зреющего хлеба.

Полотенцем радуги

Вытерлось небо…

Образно говоря, свет окон деревни Афонино освещал все перепутья моей судьбы – и в  армии, и во время учёбы в Литературном институте имени А. М. Горького, и в странствиях по стране. И если меня не сломали ни трудности, ни горести – не надо спрашивать: почему?

Да потому что во мне – неизбывная любовь к моей  малой родине.

Она – со мной – несмотря ни на что.

* * *

   Автор выражает сердечную благодарность администрации Бельского района за финансовую поддержку в издании этой книги.

 

АФОНИНО

Афонино, мама,

Родная деревня моя,

Как чувства,

Туманны

Сегодня твои тополя.

 

Как радость, как совесть,

Как свет зашумевших берёз,

Из прошлого

Солнце

В озябшей душе поднялось.

 

Стою у ограды –

Одним из твоих сыновей,

Сынов снегопадов,

Созвездий твоих и полей.

 

Но где же тот мячик,

Какой погонять довелось?

Но где же тот мальчик,

Ловящий сиянье стрекоз?

 

Но где же речонка,

Несущая звёзды и сны?

…Как губ жеребёнка,

Он тёплой касался волны.

 

О чём сокрушаться?

Ведь он – это ты,

Это ты…

Кружатся-кружатся,

Как бабочки, яблонь цветы…

 

Забыл, греховодник,

Как утром, ещё до косы,

То солнце восходит

Не в каждой ли капле росы?

 

Кружил в отдаленье,

Курлыкал в чужие края:

Родная деревня…

Родная-родная моя!

 

Всшумите…Всшумите…

Как можете вы промолчать,

Смольяны,

           Шамилово,

Шитьково,

             Нача,

                     Свирщать?

 

Смеркается….Холодно.

Пригорок льёт ласковый свет.

Созвездье Афонино.

Выше

Созвездия нет.

 

ОКНА

Домой бреду, в пути промокнув.

Немеют ноги, стынет кровь.

Какая синь в знакомых окнах

И отраженья облаков!

 

Я из другой пришёл погоды,

Где был порой раздет-разут.

Я дома не было годы, годы!

Но я-то знаю: дома ждут.

 

Сейчас войду продрогшим волком,

Сейчас дотронусь до звонка.

Ну а пока в родимых окнах

Бегут, волнуясь, облака…

 

ВООБРАЖЕНИЕ

Воображение уносит

Туда, где в хоре строгих сосен

Одна, как лира, запоёт.

Ах, ствол двойной, хмельной, багряный,

О чём звучит напев твой странный,

Давая памяти полёт?..

 

Быть может, в детство опуститься –

Туда, где ясная водица,

Где в наших лицах облака?

И вспоминается до дрожи,

Что вся река была похожа

На цвет парного молока.

 

И так же пахло рядом сено.

Но берега-то не кисельны –

Голодны были и страшны.

Мы для еды крапиву рвали.

…Черны обрывов караваи –

Как хлеб оставшийся войны.

 

Да, мы сполна его вкусили

Во глубине сырой России,

И мы порой давились им:

Бежал ко мне Селицкий Вовка,

Но вот споткнулся он неловко

И вместо Вовки – рваный дым…

 

О чём ещё? О старой школе.

К ней добираться через поле

Сквозь непроглядный снеговей.

Кололся снег, как шерсть на холке,

Я в школу шёл, за мною – волки.

Но я  был всё же порезвей.

 

Не погубил ни волк, ни случай.

Была судьба ещё покруче,

Но всё же свет она дала.

…Звени-звени, сосна златая,

Струи, струи, не уставая,

Поющий воздух для крыла.

 

Куда ещё бы устремиться?

Воображение – как птица.

А я – Телесиком на ней.

Как далеко…Отстали стаи.

Как высоко… Вся жизнь былая –

Как россыпь гаснущих огней.

 

Летит грядущее навстречу.

Оно клекочет иль щебечет?

Оно слепит глаза, как дым!

Молю тебя, воображенье,

Покуда я не стану тенью,

Дай перемолвиться мне с ним.

 

Кружи меня над миром целым,

Мчи к фантастическим пределам.

И только у родных могил,

Совсем простых, совсем недальних,

До боли горьких и реальных,

Стряхни меня с широких крыл.

 

АВГУСТ

В поле бродят запахи

Зреющего хлеба.

Полотенцем радуги

Вытерлось небо…

 

ОРЕХОВО

- Вот здесь прошло моё детство, -

Мне мама, грустя, сказала, -

Вот этот замшелый камень

Тогда подпирал наш дом.

И только  вот здесь, пожалуй,

Мне хочется жить сначала –

Чтоб можно опять, разувшись,

Бежать к заре босиком.

 

Бывало, оно ночами

Ко мне прилетало птицей.

Едва щебетнёт – и снова

Оставит мои мечты.

И я тогда понимала:

Оно седины боится,

Как смерти боится сердце,

Как утренника – цветы.

 

Как странно в гостях у детства!

 К чему ни притронусь – гаснет.

И даже в ночном колодце

Звезды уже не сыскать.

И в тучи раздумий тёмных

Спрятался месяц ясный,

И речка мои морщины

Силится повторять.

 

Здесь было мамино детство!

Его унесли туманы,

Его разметал по свету

Военный тяжёлый гром.

И, снова сюда вернувшись,

Оно узнаёт не маму,

А девочку, к нам бегущую

И машущую сачком.

 

 

У МАМЫ

 

Я не мог от сердца отступить

И живу поэтому у мамы.

Отклубились все мои туманы,

И слова утрачивают прыть.

 

Пусть живу порою кое-как,

Надо мной, как водится, смеются:

Мол, сумел с судьбою разминуться,

И куда, куда смотрел, дурак?

 

Я смотрел туда, где ей одной

Вековать без дочери и сына –

Когда только мёрзлая рябина

Пополам со снежной тишиной –

Там, где в квартирантах – боль и страх

У неё, единственной на свете,

Там, где останавливает ветер

Маятник на стареньких часах.

 

Я не смог на это наступить

И в пространство дальнее рвануться –

Чтобы горем лютым задохнуться!

Этим горем счастья не купить.

 

От судьбы не надо ничего:

Я колю дрова для русской печки

И сиянье сотворю под вечер

Жарче даже счастья самого.

 

Есть на свете русское сельцо,

Есть на свете два родных сиянья:

Это в печке – радостное пламя.

Это в жизни – матери лицо.

 

ДОТ

Немецкий дот, застывший на опушке,

Колодина исчезнувших болот.

Его, видать, не взяли наши пушки.

Не взяли пули.

Время – не берёт.

 

И снова, снова пялится он сдуру

На то, что продолжает петь и жить.

И хочется мне лечь на амбразуру –

Чтоб взгляд его проклятый потушить!

 

СОЛДАТЫ

Они пришли с войны минувшей.

Их окружила детвора.

Я помню: заложило уши

От деревенского “ура-а!..”

 

Они пришли, кто  в громе выжил,

Кто из пожара вынес жизнь.

Я помню: солнце стало ближе

От рук, меня взметнувших ввысь.

 

Я помню радужные искры

На месте пасмурной беды.

Я помню солнечные избы

На месте горькой лебеды.

 

До счастья руки были цепки.

Оно росло и там и тут.

И в небеса взлетали щепки,

Как новый радостный салют.

 

Лес озябший – как туча синий.

А оттуда -- багряный свет.

“Видишь, мальчик, какой малинник!”

А ведь это – такой рассвет.

 

Сколько лет уже соловьиных,

Сколько радостей и утрат.

“Видишь, мальчик, какой малинник?..”

А ведь это – уже закат.

 

ТРАМПЛИН

                       Бывшим одноклассникам Кавельщинской семилетней школы

 

Валька Старченко – почти что аспирант.

Валька Карпов – сторожит колхозный сад.

Словно сойка в окружении стрижей –

Ковалёва в щебетанье малышей.

 

Столярова, мне сказали, -- агроном.

Приобрёв педагогический уклон,

Вновь Евтихова с Шапекиной, увы,

Налетят на беззащитные умы.

 

Став механиком, дельцом и богачом,

Не кивает мне при встрече Дергачёв.

И совсем-совсем-совсем-совсем всерьёз

Нет Волынцева средь нас и средь берёз…

 

Но когда-то же был солнечным весь класс!

Что-то высшее тогда томило нас –

Объясненья… Вдохновений голоски…

Не смешки и не любовные стишки.

 

Но когда-то же, контрольные забыв,

Став на лыжи, превращённые в порыв,

Где так много от божественной игры,

Взялись за руки и – вниз с крутой горы!

 

Полетели! Только свист и звездопад.

Полетели!

Не оглянемся назад.

И в моей руке, как сердце, как огонь, --

Нины Зуевой озябшая ладонь…

 

Это – явь, или, быть может, это – сон:

Словно солнце, от заката вспыхнул склон!

Чистый ветер… Чистый вечер… Чистый снег…

И летят

            по солнцу

                    десять человек.

 

ВОЛОДЕЧКА ВОЛЫНЦЕВ

Опять Володечка Волынцев

Играет грузно в волейбол.

Моя душа кричать боится:

Зачем ты, мол,

Зачем ты, мол?..  –

 

Ведь у тебя порок сердечный!

И надо спать, а не играть.

Никто из нас, увы, не вечный,

Но слишком кратким может стать.

 

Ему же – не остановиться:

Он вспомнил свой здоровый пыл.

Играй, Володечка Волынцев!

Нет, сердца ты не уронил!

 

С ВОЛЫНЦЕВЫМ ВОЛОДЕЙ

С Волынцевым Володей на Валу

На бельском мы о многом говорили.

Он мне сказал: “Когда расправишь крылья,

И не во сне, а всё же наяву –

Ты залетай узнать, как я живу.

Меня, ты знаешь, многие забыли:

Встречаясь, узнают: “Володя, ты  ли?..”

И мнут слова, как будто мнут траву”.

 

…Володя! Снова с Вала я сошёл

И вот – к твоей могиле подошёл.

“Володя, ты ли?..” – произнёс я тоже.

 

Вот так, Володя, я сейчас живу

И о тебе я помню… Боже! Боже!..

 

 ИЗ ДЕТСКИХ СТИХОТВОРЕНИЙ

 

ЕВПАТИЙ

Урок истории XIII века.

Школьное изложение.

                 1

Ещё над былой Рязанью

Не наступил рассвет –

Когда бойцы Коловрата

Напали на вражий след

В веках этот след тянулся,

Уткнувшись в России  кровь,

Пожарами обернулся

И кровью из-под подков.

 

И павшие вмёрзли в наледь.

И плакал над ними вихрь.

Но мёртвые – не стенают,

Болело в груди живых.

Над мёртвенькою сироткой

Страданьем кровавя рот,

И болью взмахнув, как плёткой,

Евпатий вскричал: “Вперёд!”. 

                  2

Глаза у Бату – косые.

Косила сильней пурга!

И струями заносила

Ветвистые берега.

Когда же пришли доносы,
Что солнце взошло средь тьмы,

Что жалят стальные осы

В России среди зимы, --

Он молвил: “Да полно!

Если

О павших рязанцах речь –

Неужто они воскресли

Иль бабы их взяли меч?..”.

                 3

- О хан! – его молвил шурин. -

Семь тысяч уже в земле.

Д р у г и е  беду большую

Нам в русском несут седле.

Не знаю, какое войско

О нас багрянит мечи,

Но бьётся оно геройски!

 

И хан воскричал:

“Молчи!

Шайтан! Не смей о монголах

Вести, как о трусах, речь.

Даю тебе пять тяжёлых

Полков, и сумей сберечь”.

                4

Заря залетела в тучу –

Монголы так грузно шли.

И многие свою участь

В конце меча обрели.

На  каждого ажно восемь

Пришлось в этот день татар.

Но вскрикнул Евпатий:

“Вспомним

И кровь, и Рязань-пожар!”

 

И каждый ответил:

“Если

Ответить на этот грех –

Мы выдержим даже десять!

И кровью напоим снег!”.

                 5

 - Да полно тебе хвалиться! –

В ответ воскричал Тавлур, -

А ну выходи-ка биться!

Ты – просто взревевший тур.

А я – удалой охотник.

А ну, убери-ка рог!

 

…Но пал удалец негодный,

И кровь напоила лог.

                  6

- Да это не люди – стены! –

В ответ возревел Бату. –

Давайте-ка непременно

Сломаем их высоту!

А ну, Субудай, машины!

А ну, Субудай, камней!

Ведь это же исполины!

А с ними вот так честней.

                   7

В Евпатия грянул камень –

Пудовый кулак врага.

И, словно бессмертный пламень,

Взлетела над ним пурга.

И тихо взлетела песня –

То пятеро пело ртов

У самого поднебесья!

И хан вдруг лишился слов.

 

Стонал он:

“Увы, не нами

Смирить, что летит, поёт.

И дерзостными лучами

На поле нас достаёт”.

            23 мая 1959 года. Кавельщинская семилетняя школа, шестой класс.

 

ВЕЧНОЕ

Душою свет перечувствовать

И в радости, и в беде.

Над Родиною кощунствовать

Не дам никому, нигде.

 

Под тёплой крестьянской крышей

Хочу молока испить.

А Родина грустно дышит

И просит не уходить.

 

Она ночевать оставит

И скажет: “Помягче ляг”.

Ведь Родина – это память

В пожарищах и цветах.

 

Во сне и легко, и звонко.

И это скрипит не ель –

Мне Родина, как ребёнку,

Баюкает колыбель.

 

А утром вздохнёт сердито:

“Так рано вставать нельзя”.

Её фронтовым открыткам

Боюсь посмотреть в глаза.

 

…Иду по дороге чистой.

Путь радостью осиян:

То Родины взор лучистый

Развеял вдали туман.

 

Ах, как на душе теплеет!

Пусть ветер опять свиреп –

Но через котомку греет

Уложенный ею хлеб.

 

ЛЕСНАЯ СКАЗКА

             Р. С. Чекмарёву

 

Ветры, подождите! Люди, будьте чутки.

Пожалуйста, потише… Здесь ни к чему слова:

Для вас сегодня снова в маленькой печурке

Последнее представление дают дрова.

 

Они – уже обуглены. Или оделись в чёрное?

Но вот опять зарделись, всё озарив на миг.

То крячут, словно вороны, то соловьями щёлкают:

Умирать – так с музыкой! Понимаю их…

 

А может быть, поленья ещё смущённо кашляют?

А вьюга ошалело медведицей ревёт.

Дрова сейчас нам что-то особенное скажут,

Для чего, я знаю, не нужен перевод:

 

“Когда мы были деревом, большим сосновым деревом,

В невидимом отсюда голубом бору, --

Мы всем на свете верили, всему на  свете верили

И даже догадались поверить топору.

 

Да! Мы знавали музыку! Музыку иную:

Дикий зверь, заслушавшись, поводил зрачком

И сосну, как скрипку, скрипку золотую,

Ветерок застенчиво трогал смычком.

 

Мы помним, что счастливо лепетали парочки,

Унося мелодию смоляной глуши.

…Эй, человек, получше, как дирижёрской палочкой,

Горячей кочергою нас повороши!

 

Пусть за окном беснуются снега непобедимые,

И пусть стегает стёкла ветер, словно плеть,

Но эту нашу песню, песню лебединую,

Мы сумеем всё-таки до конца допеть.

 

Станет наша музыка фыркающим чаем,

А у печки будет молчание вдовы.

Люди, вы слышите? – мы концерт кончаем.

Люди, пожалуйста, продолжайте вы”.

 

…И вот они уходят, на атомы делятся.

И что-то не особенно мы плачем по ним.

И, как душа дерева, того большого дерева,

Над домом разлаписто вырастает дым.

 

МАТЬ СОЛДАТА

Застыну в кленовом лепете.

Со мной никого нет.

Просто полянка летняя.

Воздух. Цветы. И свет.

 

Земля моя, мама, Родина,

Зачем не расскажешь, чей

Тот холмик печальной родинкой

На грустном твоём плече?

 

Вот женщина на скамейку,

Как облачко, проскользнёт

И худенькой телогрейкой

Могилушку обоймёт.

 

Прошепчет: “Зачем так радужно

И солнышко на тропе?

Тоскую, землица-матушка!

Ревную сынка к тебе.

 

Твой сок закипает в древе.

Бессонница. Тяжело:

Ведь то, что носила в чреве,

В чрево твоё ушло.

 

Знаю: ты не оставишь

Меня навсегда с бедой

И снова сынка рождаешь

Яблонькою, звездой.

 

Он – рядом… Но только… где же?

Всё верила и ждала,

Чтобы моя надежда

Надеждой твоей была.

 

Я с памятью не полажу.

Зажглись в высоте миры.

Тихо травинки глажу,

Словно его вихры.

 

Шагнёт загорелый, сильный,

И смерти предъявит иск”.

 

Ветер. Могила сына.

Мама – как обелиск.

 

КОРОВА

Зачем умерла, Христоня,

Не выплеснув молока?

Как после большой погони,

Вздымались её бока.

 

Вымя её дрожало

Беспомощной пятернёй.

Росой тишина дышала

Над стоптанною стернёй.

 

Двумя новолуньями чёрными

В последние ворота –

Пятнистая, отлучённая

От осени и кнута.

 

Её схоронили возле

Дерева за двором.

Её узнаю в берёзе

Пятнистой над бугорком.

 

Метели колючей солью

Засыпали волчий путь,

И ей ничего не стоит

Суками буран боднуть!

 

Весной ребятня колхозная

Примчится издалека,

Станет просить берёзового

Чистого молока.

 

Стайка курносых, рыжих

Греется сушняком.

Это она его лижет

Огненным языком!

 

Вечер. Мерцают хаты.

Звёзды роняет высь.

Словно её телята,

Туманы поразбрелись.

 

СЕЛО ДУНАЕВО

Как сирень близка от погоста.

Тишина вокруг разлита.

А на церкви растёт берёзка

Вместо рухнувшего креста.

 

Словно тихая искра Божья,

Ветром поднятая в ночи,

Жизни семечко растревожило

Застарелые кирпичи.

 

На него закрестились люди,

Те, что с верой по жизни шли.

…Я всё думаю:

Что же будет,

Если корни дойдут до земли?..

 

ЗВОН

 

Окно раскрою в рассвет привольный.

Услышу звон золотой вдали:

То разбивают

             радиоволны

Большими

              крыльями

                         журавли!

 

*  *  *

Весна… Предутренний осинник.

Листва и ночь над головой.

Но муравей звезду в росинке

Дотащит всё-таки домой. 

 

*  *  *

Ветер растягивает туч вороха,

Словно гармоники синей меха.

 

Робко и мужественно в первый раз

В ливневой музыке мокну сейчас.

 

Тянутся чувства,

                       тянутся руки

В чистые струи,

В светлые звуки.

 

*  *  *

Стук дождя – как цоканье копыт.

Конница небесная летит. 

 

Смотрят сразу тысяча веков

На её незримых седоков.

 

И уже в немыслимой дали

Судьбы мира, солнца и Земли.

 

*  *  *

Ты шагаешь годами-ливнями,

И они в высоте зажглись –

Чудо чудное,

Диво дивное,

Горе горькое –

Эта жизнь…

 

КАРТИНКА ГРОЗЫ

Мне подумалось вдруг нелепо,

Грозовой постигая вид:

Кто-то рубит ночное небо,

И, шатаясь, оно шумит.

 

ПРИРОДА

                       Н. К. Старшинову

Вдохните предутренний воздух,

В котором не видно границ,

Взгляните на тихие звёзды

Над чуткими гнёздами птиц.

 

Почувствуйте утренний трепет

Листвы, облаков, бытия,

Услышьте младенческий лепет

Рождённого в роще ручья.

 

Мир чист, ненагляден и звонок.

В нём трудно сейчас не понять:

Природа – наш вечный ребёнок

И грустная вечная мать.

 

ВЕСЕННЕЕ ДЕРЕВО

Если ветер неистово дунет –

Поведёт ветвистым плечом.

Тише…

Дерево думает…

О чём?

 

В жарком щебете над рассветами,

Заливаясь, журча, смеясь,

Меж деревьями и поэтами

Воскресает земная связь.

 

А весна подарила завязи,

Зарождённые в тишине,

И немало высокой зависти

К той гудящей голубизне.

 

А весна над глухими дуплами

Разъярённым грачом орёт.

Тише!

Дерево думает…

Ждёт.

 

Сердцу слышно, как зачарованно,

Затаённо, едва-едва

Распускаются листья, словно

Удивительные слова.

 

БАБУШКИНА РОЩА

Бабушкина роща.

Не сыскать и к ночи

Ни дыханья бабушки,

Ни шагов её.

Бабушкина роща

Вновь листву полощет –

Так вот полоскала

Бабушка бельё.

 

ЗВЁЗДНЫЕ ЭТЮДЫ

 

ПО ВОДУ

Эти вёдра несу я долго.

Коромысло дрожит опять.

Эти лунные иероглифы

Разве мыслимо расплескать?..

 

*  *  *

На мерцанье пока скупы,

В чащах туч едва мельтеша,

Звёзды выбились, как грибы,

После солнечного дождя.

 

*  *  *

Растаял неслышно вечер,

Насквозь тишина продрогла,

И  я различаю тайно

Этой прозрачной ночью,

Что мир -- замирающе вечен,

Что после его пролога –

Лунная запятая,

Звёздное многоточье

 

ВСЕЛЕННАЯ

Такую ночь нельзя окинуть глазом.

Такая жизнь доверена Звезде.

Благослови меня,

Великий Разум,

Мерцающий в предутреннем дожде!

 

ЗЕРКАЛЬЦЕ

Стекла неясное блистанье.

Боюсь в него я заглянуть:

Моё лицо и мирозданье!

Моя слеза и Млечный Путь…

 

*  *  *

Ни пушкинских, ни блоковских нет дам,

Чтобы моим внимали мадригалам.

Лишь Вечность развернула звёздный веер,

Кометой новой слабо улыбнулась:

“О, как же вы лукавите, поэт…”

 

*  *  *

Есть в Мирозданье некий миг, когда

Дрожат спирали чуткие галактик

В тревожном и волнительном ознобе,

Как крылышки у бабочек земных.

 

*  *  *

Открыта ночь и помыслам, и Богу.

Идти легко под звоны звёздных пчёл.

О Лермонтов!

Не эту ли дорогу

Увидел ты и вдруг с неё сошёл?..

 

*  *  *

Творчество повсюду не стихает.

Вдохновенья ветру нет конца.

И звезда, как бабочка, порхает

Возле света Божьего лица.

 

*  *  *

Нет, бессмертье -- мне вовсе не бремя:

Я не царь, не преступник, не раб.

Ты качаешься палубой, Время,

Как плывущий сквозь сумрак корабль.

 

СВЕТ

Солнце двинулось в путь свой обратный,

Звёзды в тучи ушли в тишине.

И остался лишь свет незакатный –

Свет поэта в полночном окне.

 

*  *  *

Сегодня в школу всё ж таки зашёл.

Учителей в ней бывших не нашёл.

И только чёрной старенькой доске

Поведал мелом о своей тоске.

 

МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА МОТОРИНА

                            Памяти моей любимой учительницы

Мария Александровна Моторина,

Мне Вашей смертью память не зашторена.

Мария Александровна Моторина,

Ваш в классе продолжается урок

О Пестеле, о Герцене, о Пушкине.

Но сердце  ведь  и н ы м  сейчас разбужено –

Тем самым, что я знать тогда не мог.

 

Урок стал впрок.

Но рок-то Вас не жаловал:

Война. Болото. Путь на Селижарово.

Дорога к дому… В битве сгинул муж.

Вдовство. Сиротство. Хмурые хозяева.

И за спиной былая жизнь – как зарево.

Оно погасло от охрипших стуж!

 

Уж не от них ли волосы метельные

И нотки в Вашей речи запредельные,

И скомканность в цитатах чьих-то строк?

Не хочется о Герцене и Пушкине!

Они – в былом!

Они – такие скучные!

Мы Вашей жизнью быть хотим научены!

Но – поздно!

Ваш кончается урок –

Как будто на экране догорающем…

И продолженье –

Разве только кладбище?

И всё в одну могилу вмещено?..

Мария Александровна Моторина!

Луна сквозистой тучкою зашторена.

Не Ваше ль занавешено окно?

 

Не к новому ль уроку Вы готовитесь?

Иль смертью сына снова Вы расстроились?

И страстно призываете свою?

Мария Александровна Моторина!

Какое счастье и какое горе мне,

Что я Вас  э т и м  только воспою!..

 

В любой судьбе – одни сплошные “неуды”.

И на земле мы были или не были?

Кого спросить об этом наугад?

Грущу над безымянными могилами,

Где красными небесными чернилами

Оценки снова ставит нам закат.

 

УРОК МАТЕМАТИКИ

…Итак. Учусь я в древнем Белом.

Доска поскрипывает мелом.

Крошится что-то он в руке

У деловой математички,

Нарушив все её привычки…

И снег крошится вдалеке

От заунывных тусклых формул…

К нему я голову и поднял:

Какая зимушка-зима!

“Пришла, рассыпалась клоками…”,

Повисла над учениками,

Каким хотят вложить ума.

 

Но я схожу с него невольно:

Мне почему-то очень больно

За этих зябнущих синиц,

Что рядом тенькают, как рифмы.

Потом в тетрадку скачут лихо

И не чураются ресниц.

 

И морщится математичка:

Нарушив все её привычки,

Раскрошен в пальцах быстро мел.

Другого нет… Урок не кончен.

…И вызывает, между прочим,

К доске меня,

Чтоб я не смел

Косить в окошко грустным взглядом.

…Прощай, зима! Я снова с адом

Биномов, тангенсов, углов –

Ну как цветок среди шурупов!

Ну что ж, садись, -- я слышу, -- Штубов.

…Ну как в тюрьму!

И нету слов.

 

В дневник змеёй забралась двойка

И покусала мыслей столько –

Почти накормленных синиц.

Ужо тебе, математичка!

Какая скверная привычка

Слезу отряхивать с ресниц!

 

Я  сквозь неё почти не вижу

Ни снег, который снова вышел

Чуть прогуляться за окном,

Ни одноклассников злорадство…

Моё украдено богатство!

И стал я нищим дураком!

 

…Иду домой, где мама спросит:

- Где, где тебя всё время носит?

Занятья кончились давно.

…Как объяснить ей, что хочу я

Сквозь непогоду формул злую

Смотреть в небесное окно?..

 

…Мне снится сон:

Учусь я в Белом.

Зима поскрипывает мелом.

В окошке чертит  с в о й  урок

И – не чета математичке! –

Мне ставит крепкое “отлично”,

Поскольку знаю назубок.

 

Математичку вызывает.

Она ж совсем-совсем не знает,

Что есть судьба в  и н ы х   мирах.

И ей за это – снова “двойка”!

…А рядом мыслей скачет сколько –

Спасённых и счастливых птах.

 

СЕМИЛИНЕЙКА

Я зажигаю лампу… Да-да, семилинейку.

Я жил ещё в деревне до “лампы Ильича”.

Хватало керосина! Не плакала семейка.

В былое уходили лучина и свеча.

 

Я зажигаю лампу. Стихи писать пытаюсь.

Но говорит мне мама: “А ну-ка за чертёж!”.

Рейсфедер вместо ручки! И – нету больше таинств.

Округло всё и прямо. Очерченная ложь.

 

А за окошком – ветер. И ночь свистит, как птица.

И так я в мыслях резвый, что их не сосчитать.

И хочет вновь рейсфедер ах, в ручку превратиться!

И средь дурных проекций по кляксам рифм скакать –

Ну словно бы мальчишка по засиявшим лужам!

Но всё темнее лужи на ватмане от клякс!

Никак не научиться себя не обнаружить!

И стало мало туши. И в лампе свет погас.

 

Добавлю керосина – опять она зажжётся!

Подумаешь – проблема!

Проблема – начертить

Проекцию из линий, убавить в мыслях солнца!

Ну ладно уж убавлю. Простите. Так и быть.

 

…Ах, как учусь я слабо! По-новому сумей-ка!

Попробую. Раскаюсь.

Попробовал – и что ж? –

Я зажигаю лампу… Да-да, семилинейку.

Сушить чертёж пытаюсь.

Но вновь сгорел чертёж.

 

БАРАТЫНСКИЙ

    Исключённый в 1816 году из Пажеского корпуса поэт Евгений Баратынский был отдан на попечение дяди, с которым отправился в его имение Подвойское Бельского уезда Смоленской губернии.

 

В сельце Подвойском Баратынский

Стоял у неба очень близко

И по нему ходил-бродил.

Спросить бы: чем же привлекали

Его простые  эти дали

И ход задумчивых светил?

 

Увы, ответит разве эхо…

Оно – не отзвук его смеха,

Не веселился он тогда:

Садясь в дорожную кибитку,

Он ощутил в себе убито,

Что уезжает навсегда.

 

Какой простор за ним остался!

И я невольно засмущался,

Когда дорогой этой шёл,

Внимая трепету пространства

В листве, пока ещё неясной, 

И перезвону вешних пчёл.

 

И вновь стою, смотрю на сосны.

Но почему озябло солнце?

И почему так смутен бор,

Сгустивший медленные тени?

То Баратынского смятенье

Витает в воздухе с тех пор.

 

ПРИЕЗД В БЕЛЫЙ АЛЕКСАНДРА I

Здесь Александр Первый побывал,

А приютил его купец Зенбицкий.

И Государь взволнованно сказал:

“Здесь, в Белом, всё мне стало близко-близко –

И храмов белокаменная стать,

И речка, да и этот бор просторный,

И мысли, что Отечество спасать

Ценою своей жизни не позорно”.

 

БЕЛЬСКИЙ СУСАНИН

Силаев обманул Наполеона!

Завёл его солдат в та-акую глушь,

Что, зарычав, они издали стоны:

- Не выведешь?

 

- Конечно, - честный муж,

Откашлявшись, с достоинством промолвил.

- Тогда сполна, каналья, получай!

И кровью обагрились сотни молний!

И замутилась Божия печаль.

 

…И вот лежат они в одном болоте.

И хлюпает довольная вода.

И плоть уже в ней не враждует с плотью,

Но свет, как слёзы, льёт по ним звезда.

 

БЕЛЬСКИЙ ВАЛ

Веков бессонные усилья!

Из века в век и стар, и мал

В пригоршнях землю приносили

И сотворили вечный Вал.

 

И от беснующейся доли,

Что подступала издали,

Град стерегло тепло ладоней

Его запомнившей земли.

 

Оно струится по просторам

Зарёй в разбуженной ночи.

Оно – как облако, в котором

Блистали молнии-мечи.

 

И Вал в преданье смотрит немо,

И мы под ним погоды ждём.

Его, склонясь, целует небо

Таким прерывистым дождём…

 

ОЗЕРО БЕЗДОННОЕ

Дно есть у озера Бездонного!

Я сам проверил и узнал.

…Клубился вихрь из ила тёмного –

Когда выныривал-нырял.

 

Стоял над берегом нависшим.

Смотрел на солнца новый путь.

Дно есть.

И синяя покрышка.

И в этом жизнь. И в этом суть.

 

ВЕЧЕРНЯЯ МЕЛОДИЯ

Слышу и ветра, и влаги наречье.

Древнюю чувствую грусть.

Как водяной, обманувший речку,

На берегу причешусь.

 

А вечер невидимо расстаётся

Со мною, с кольцом дорог.

И в зеркальце хмурое солнце

Заходит за ободок.

Захочется в волны

                         опять

                               с обрыва

Их бытиём дышать.

О, если бы ливнем, лучом иль рыбой

В их светлой чреде бежать!

 

И новый вечер качнёт листвою,

И отразят миры и леса

Моё лицо и лицо речное –

Два моих лица.

 

ОТ ДУНАЕВА ДО БЕЛОГО

От Дунаева до Белого

Тридцать вёрст – сплошной кисель.

Пусть сочтут меня за смелого –

Я отсель бреду досель.

 

Свежей мысли постоянством

Вновь душа моя полна.

Насыщаюсь я пространством

До усталости и сна.

 

АФОНИНО И ДУНАЕВО

Афонино с Дунаевом сплелись:

Их радугой одной связала высь.

 

И я иду, как великан в лесу,

На коромысле этом их несу.

 

И плещутся водою светлой дни,

Что радости зачерпнутой сродни.

 

БАНЬКА

Деревенская банька по-белому –

Как желанна она и права.

И от веника яростно-беглого

На спине остаётся листва.

От истомы смыкаются веки.

После снятся счастливые сны.

И к душе прилипает навеки

Дух Отчизны и старины.

 

ТВОРЧЕСТВО

Священнодействую в тиши.

Мне здесь никто не помешает.

О, доброта родной глуши!

Лишь липа в небе шумно шарит.

 

Она встаёт в безбрежный рост,

Потом, склоняясь, входит в память.

Зачем?

Чтоб горстку добрых звёзд

В моё прозрение добавить.

 

ЖУЧОК

Вот по ладони вновь ползёт жучок.

Ползи, ползи! Не бойся, дурачок.

Потом с неё ты в травушку сорвись.

…Моя ладонь добрей, чем эта жизнь. 

 

О ЧЕЛОВЕЧНОСТИ ГРУЩУ

Ночная ширь над миром плещется.

В травинке каждой  жить лучу.

А ночь – темна…

Я не о вечности –

О человечности грущу.

 

Но ты, о Вечность, матерь сущего,

Словам сейчас моим внемли:

Когда же мы добру научимся

В твоей космической пыли?

 

Скажи, Великое Пространство,

В чём есть предел земной вины?

Миры, где гибнет постоянство

Любви, на смерть обречены?

 

Скажи: её всегда достойны

Там, на неведомых мирах?

Скажи: неужто наши войны

В тебе родят округлый мрак?

 

И в небе  огненные знаки

Межзвёздным кодом поплывут:

“Твоё сознание во мраке.

Ты сам на жизнь бываешь лют.

 

Поймёшь, но, видно, будет поздно –

Поскольку обратился сам

К моим недостижимым звёздам,

А не к земным родным сердцам”.

 

И в сердце вновь тоска заплещется –

Что в невозможном вираже

Опять идём навстречу вечности

Без человечности в душе…

 

*  *  *

В железном веке стало меньше ласки,

В железном веке чаще льётся кровь.

В железном веке забывают сказки.

И названа привычкою любовь.

 

Но почему растерянно, неловко,

От этого совсем невдалеке

В железном веке божия коровка

Ползёт по танку, словно по щеке?..

 

ЗВЕЗДА ДЕДУШКИ

На груди у дедушки  Звезда

Светит, словно солнце, золотая.

И под нею сердце не стихает.

И хрипит от раны иногда…

 

СОНЕТ ДЕДУШКЕ

Дедушка, ты был герой

Той былой страны Советов.

Под её багряным светом

Задыхался ты порой!

 

Но не чёрной стал дырой:

Был сапёром и в разведке,

И хлестали взрывов ветки,

И шагал ты как сквозь строй.

 

Днепр – кипел, и подвиг твой

Озарил стальные волны,

И друзей погибших строй,

И орудий волчий вой…

Что ты плачешь, деда? Полно…

Ты плывёшь другой рекой.

 

ЗА СТОЛОМ

Мы, деда, вновь с тобою пьём

Такую радостную водку!

Стаканов звону вторит гром –

Нас понимает ведь погодка.

 

Она, как мы, хмельным-хмельна.

Она бушует свежим ветром.

Ей подчиняется страна,

Склонясь под этим резким светом.

 

Он, словно свет прожекторов,

Который ты сегодня вспомнил, --

На краткий миг…

И кратки вновь

Раскаты грома, вспышки молний.

 

А постоянны лишь судьба

И ей сроднённые мужчины,

И наша добрая изба,

И свет, разгладивший морщины.

 

ИЮЛЬ

Дедушка, забудем сенокос.

Душно от лучей и от стрекоз.

Кружат среди чистых облаков

Души золотистые цветков.

 

Дедушка, присядем… Недосуг?

Дедушка, забыл о смерти луг,

И трава живая из росы

Засмотрелась в зеркальце косы…

 

ПИЛИМ С ДЕДУШКОЙ ДРОВА

Мы пилим с дедушкой дрова.

Опилки прошлые багровы.

…Не занимались, право слово,

Мы этим месяц или два.

 

Мы наверстаем, так и быть.

Нам есть о чём поговорить.

Опилки свежие летят –

Как снег на бывший листопад…

 

СНИМОК

Фотографирую зеркалкой

Заворожённые леса

И вижу: над сестрёнкой Алкой,

Снижаясь, кружится листва.

 

Какие маленькие солнца

На зябких крылышках парят,

Летят, как будто в сруб колодца,

В похолодевший аппарат…

 

Души и света мановенье,

Останови иные дни.

Затрепетавшее мгновенье,

Повремени, повремени.

Хочу, чтоб ярко, ярко, ярко

Сквозь тыщу лет светился лес.

И в нём она – дичок, школярка,

Неулетающий скворец.

 

…Уйдём. В других дождям намокнем.

Увидим жизни вечера,

Оставив снимки, словно окна,

В незащищённое Вчера.

 

Усталой женщине взгрустнётся:

Какую тыщу лет назад

Она ликует и смеётся

И отгоняет листопад?

 

ПЁТР МАРТЫНЕНКОВ

Петя Мартыненков, гармонист,

Вместе с псом во Стромове живёт.

Небосвод сегодня голосист

От его безудержных забот.

 

Заскрипят в ответ звезда и дверь,

Заструится музыка минут.

Добрый человек и добрый зверь

Ничего разрушить не дадут.

 

ЧИЧАТЫ

Возле озера Чичатского ночую.

Со священником былым я говорю.

 

- Есть ли Бог?

 

- Да. Есть Он. Верю Знаю. Чую.

Хоть крещусь порою просто на зарю.

 

А ещё сильнее надо нам креститься,

Как деревья всею силою ветвей,

Там, где плачут улетающие птицы

Над могилами разрушенных церквей.

                                                  1969

РИММКА

Как много Риммка, невзгодной хмури!

Как неприютно сердцам  двоим…

Прильнём к окошку… Нам не до бури,

Которая там, за ним…

Что мы с тобой стоим?

 

Муж-нелюдим поглядит из кухни.

Он только может плечом пожать:

“Ну что ж, писатели, поворкуйте.

А я попробую не мешать.

 

Понятно, он по-своему любит.

И вряд ли этой беседе рад.

Но без него, понимаешь, л ю д и,

Просто люди поговорят.

 

Дрожат твои золотые веки.

Под ними солнце ещё горит?

Ты чуешь, Риммка?

Леса померкли.

Горька рябина твоей зари.

 

Как опустели лесные склоны!

Уходят в глушь человек и зверь.

И облетели с души, как с кроны,

Желтея, письма былых друзей.

 

Лишь где-то в прошлом – жужжанье солнца.

Ему и в будущем жалить смерть.

Послушай, Риммка, мы – расстаёмся,

Но нашим кронам – ещё шуметь!

 

Рвану окошко. Отброшу книги.

И буду слушать, как там, вдали,

Над белым садом роняют крики

Твоей бессонницы журавли.

 

СНЕГА

             Памяти Риммы

Тают-тают снега, что тебя в этот год заморозили.

А на ощупь они все равно холодным-холодны.

Разливается рядом недоброе чёрное озеро.

Как боюсь я сегодня его неживой глубины!

 

Тают-тают снега…После станут, наверно, печалями,

Но не радугой, нет, но не ливнями светлыми, нет.

Там, где плещет вода, там осенние листья качаются,

И отпрянет от них, отразившись, в испуге рассвет.

 

Тают, тают снега…Не растает моё одиночество.

Только есть и такое, над чем не всевластна беда:

Если мне до сих пор воскресить тебя всё-таки хочется –

Значит, память сильна, значит, есть в ней живая вода.

 

Ты идёшь через мостик, и светлые волны качаются,

Отражаются ветви, лицо, облака и лучи.

Что ты хмуришься, а?… Ну хоть здесь-то не надо печалиться:

Ты ведь снова живёшь, хоть давно умерла… Не молчи!

 

Почему ты молчишь? Почему не ответишь? – кричу я.

Я молю: обернись…И почувствуешь где-нибудь ты.

А не станет меня – тёплым ветром сюда прилечу я,

И на чёрной воде задрожат золотые следы.

 

ТОПОЛЯ

Тополь возле хаты бабы Мани.

Подкрадусь… Не верится глазам:

Белое холодное молчанье

Одиноко бродит по углам.

 

Вот сейчас вспорхнут её словечки…

Вот займётся, душу одаря,

В маленькой разбитой русской печке

Тёплая весёлая заря.

 

Постучусь. Откликнутся вороны,

Вздрогну… Не почувствует она.

Вскрикну!

             …Из окошка удивлённо

Погрозит мне пальцем тишина.

 

Лишь вдали, за чёрными холмами,

Незаметно, трепетно, не вдруг

Тополь над могилой бабы Мани

Вздрогнет и уронит лунный пух.

 

Вспомнится: сажала на колени,

Молоком берёзовым поя…

Есть земля и память.

Что сильнее?

Обжигает памятью земля!

 

БАБУШКА ВЕЕТ БРУСНИКУ…

Нет ослепительней мига

В чистом осеннем бору:

Бабушка веет бруснику

На посвежевшем ветру…

 

Как среди жизненных тягот

Взор её чистый упрям.

Ветер листочки от ягод

К ближним уносит кустам.

 

Время её не жалеет.

Только она не грустит .

Бабушка веет и веет,

Ветер – летит и летит…

 

Время вздохнуть не успело –

Вот её больше и нет

Сколько уже пролетело

Листьев и солнечных лет.

 

Но, заглядевшись на блики,

Снова увижу в бору:

Бабушка веет бруснику

На просветлённом ветру.

 

МИТРЕВНА

У Митревны в дому всегда кручина.

Над снимками каёмочка черна.

Глядят со стенки все четыре сына…

Ведь не чума взяла и не война!

 

Ведь одному лекарства не достала

(Попробуй-ка его сейчас достать!).

Второй в карьере погребён обвалом,

Мечтая клад какой-то отыскать.

 

А третий добывать пытался порох,

А из чего – не знает и сама.

Четвёртый  был единою опорой.

Четвёртый – от всего сошёл с ума.

 

Но хату продавать она не станет,

А будет в ней влачить житьё-бытьё,

Не слушая тоскливых причитаний:

“На что теперь тебе добро твоё?..

 

Зачем в саду опять здоровье гробишь

И ягоды на рынке продаёшь?

Для примака, должно быть, деньги копишь?

Гляди придёт – пропьёт последний грош”.

 

У Митревны единственный наследник –

Стук ходиков, не замерший в избе.

У Митревны единый исповедник –

Полночный ветер, воющий в трубе.

 

Она выходит зябко и неслышно

В немой простор, в глухую эту ночь

И кутает от заморозка вишню:

Она – её единственная дочь.

 

СТАРИКИ

Как память незавидна!

Остался только сон –

Где бабушка Макрида

И дедушка Семён.

 

Они живут на склоне

Над маленькой рекой.

Никто вовек не тронет

Их радостный покой.

 

Ну разве только зайцы

Позарятся на сад.

Да, может, постояльцы

Под вечер постучат.

 

И сразу выше станет

Горбинка потолка.

И водочку достанет

Старик из сундука.

 

И яблочек мочёных

Старушка принесёт.

И от иконы чёрной

Вдруг золотом блеснёт!

 

И снова слышит хата,

Как гость один сказал:

“Ты, дедушка, девятый

Десяток разменял.

И, значит, помнишь много.

Чтоб нам умней  жилось,

Поведай, ради Бога,

Что видеть довелось”.

 

Старик ответил глухо,

Справляя торжество:

“Мы видели друг друга

И больше ничего.

Скажи ты им, старуха:

Какой такой простор? --

Мы видели друг друга

И видим до сих пор.

Единая пропажа,

Что нет одной  руки”.

 

И гость со вздохом скажет:

“Святые старики”.

 

Но есть во мне обида,

Похожая на стон:

Где бабушка Макрида

И дедушка Семён?

 

Лежат в землице стылой,

А времечко – бежит.

Никто на их могилу,

Пожалуй, не спешит –

Хоть нет надёжней средства:

Чтоб сгинула беда –

Нам возле них согреться.

Как раньше. Как тогда…

 

Но только и сегодня

Прекрасен их покой:

Они живут на склоне

Над маленькой рекой.

 

Лишь солнышко да вьюга,

Да жизненный простор:

“Мы видели друг друга

И видим до сих пор!”.

 

ТОПКА ПЕЧЕЙ

Когда-то над деревнею моею

Семнадцать ясных месяцев всходили –

Вот так волшебно здесь топили печи

Хозяйки до предутренней зари.

 

Сейчас восходит их всего двенадцать.

Из сердца не уходит сожаленье.

И долго над деревней не померкнет

Святое полнолуние любви.

 

ЛИПА

Весна не верила, душа не верила,

Не верил берег и краснотал:

Пилили дерево… Спилили дерево!

А я – проспал.

 

А ночь то белою была, то чёрною,

И было жутко звенеть пиле.

Мне снилось:

Это жужжали пчёлы…

Жужжали пчёлы в его дупле.

 

ЖУРАВЛИ

Тоскою полны высоты.

Стекают дожди с коры.

Как медленно над болотом

Струится: “Курлы…Курлы…”.

 

Уже миновали поле…

А после – минуют степи.

 

Как будто крупинки соли

Растают в осеннем небе.

 

И пробежит по склонам

Воздух, от листьев жёлт.

И ветер станет солёным.

И горло мне обожжёт.

 

*  *  *

Летят, на дожди похожие,

Прозрачные паутины.

В последнем озябшем золоте

Осенних дорог кольцо.

Словно ребёнок маме

Разглаживает морщины –

Легли два листочка розовых

Озеру на лицо.

 

СНЕЖИНКИ ПЕРВОЙ МЕТЕЛИ

Захлопнуты окна плотно.

По крышам стекли лучи.

О, белые перелётные

Птицы в моей ночи!

 

Над улицами, над липами,

Тревожа земные сны,

Беззвучное их курлыканье

Пронзительней тишины.

 

Уже рассекают воздух.

Куда –

На болота? В сад?

 

Словно пустые гнёзда,

Ладони мои дрожат.

 

БЕРЕГ

 

Осень запоздавшая, поверь.

Облако раскосое, взгляни.

Озеро бессонное,

Я – зверь,

Спрятанный в берёзовой тени!

 

Водопой. Мерцанье лесосек.

Водобой!

Сверканье синих пуль.

Человечье тает, словно снег:

Тянет одичавшая лазурь!

 

Я упруг, неистов и горяч,

Я клыки направил, словно нож.

И меня – мохнатый чёрный мяч –

Ты куда, природа, зашвырнёшь?

 

Ну гоняй по дебрям и полям,

Ну бросай опять за окоём.

Хочешь – разруби напополам!

Но не здесь, где дышит этот храм –

Осени бездонный водоём.

 

Верю глубине твоих высот,

Верую в потухший птичий взгляд.

Словно в соты, в сети льётся мёд.

Это в закрома твои течёт

Молодой тягучий листопад.

 

 

*  * *

 

А детям слёзы кажутся игрушками:

Ведь каждая – как шарик голубой…

Им не понять, когда от боли рушимся.

Им хочется потрогать эту боль.

 

Немножко судьи и немножко олухи,

Ладошками зажмут наш каждый крик.

Из той тоски, что в горле жгучим оловом,

Мы отольём солдатиков для них.

 

Побалуем.

В награду пусть достанутся

Их ласково-доверчивые сны,

И тоненькие пальчики потянутся

Лепить снежки из нашей седины.

 

ПОЖАР

 

Две девочки, Татьяна и Тамара,

Со мною повстречавшись между дел,

Сказали вдруг:

“Мы только что с пожара.

И знаешь, как отлично дом горел!

 

Хозяева не вытащили рухлядь,

Подняли из-за денег жуткий визг.

Мы ждали:

А когда же крыша рухнет?

И знаешь, сколько после было искр!..

 

Мы – отошли: уж больно пахло едко.

На всю возню смотрели издали.

Но интересней было, как соседку

Из пепла на носилках понесли.

 

Вот на неё мы вдоволь поглазели:

Была похожа на сожжённый куст –

Как мумия, что в Пушкинском музее –

Ты был? –

Изобразительных Искусств.

 

…Ну что тебя коробит, как от стужи?

Или тебе в новинку чья-то смерть?”.

 

Я думал: а на что ж похожи души

У них?..

Но побоялся посмотреть.

 

ВСТРЕЧА

 

-- Привет!

 

-- О Господи… Привет!

А мне сказали, что ты – мёртв.

А ты ещё во цвете лет!

И – улыбаешься… Вот чёрт!

 

-- Постой, постой… А…кто сказал?

 

-- Не помню… Десять лет назад.

И я тогда раскрыл глаза

И отшатнулся: “Шутишь, гад?!..”

 

А мне в ответ: “Когда б шутил…

Не только я о том узнал”.

Прибавил: ты доверчив был –

Из-за того, мол, и пропал.

 

-- А ты в ответ?

 

-- …Я вспомнил день,

Когда ты вскрикнул: “Довели!”

И бросил под ноги сирень

И растоптал её в пыли,

Как будто бы себя казня.

Был на себя ты непохож.

 

-- И ты увидел вдруг  меня

В сирени этой, а не ложь?..

 

-- Что делать… Смертные мы все.

Не смог помыслить о другом.

 

(…И ни кровиночки в лице!

Любое слово – будто гром).

 

-- Постой, постой… Дай отдышусь…

В меня тогда не верил ты?

Ты видишь, я ещё тружусь.

Пишу стихи. Люблю цветы.

Тобой всегда я дорожил,

Твоё молчанье извиня…

Скажи, а как ты в мире жил,

Когда… не стало вдруг меня?

 

-- Сказать по правде, ничего:

Живым – живое… Знаешь сам.

Не мог представить одного:

Я – здесь, а ты навечно – там.

И ком вдруг к горлу подступил,

И был морозец у виска.

Но ком я всё же проглотил.

Потом пропала и тоска…

 

Живым – живое… Боже мой…

Да как же мы с тобой нашлись?

“А вдруг случится и со мной?” –

Меня порой сжигала мысль.

Был суеверным каждый день…

 

(Я проглотил внезапный стон).

 

…Чтоб на окне цвела сирень –

Я клал в неё пирамидон.

 

-- Старик, да полно! Я – живой.

Давай хоть где-то посидим.

 

-- Прости, я так спешу домой.

 

И усмехнулся я: “К живым?”.

 

В ответ – ни слова одного.

Мела метель в моей душе.

…И вдруг я понял: для него

Не существую я уже!

 

Но я – ж и в о й! Живу как жил.

Смотрю в речонку: вот я, вот!

И для меня великий мир

Цветёт, курлычет и поёт.

 

…Я шёл, почти сойдя с ума,

Как будто с кладбища, домой

И, как неверящий Фома,

Шептал: “Да как же… я…  живой?…”.

 

 

МОЛНИЯ СУДЬБЫ

 

Вот – оборвалась молния судьбы….

Как быстро она всё-таки сверкнула.

И содрогнулся мир большой от гула,

И зашатались в ужасе дубы!

 

И хоть её до боли стало жаль –

Я в этот миг непостижимо понял:

Бессмертье есть Великая Спираль

Из медленных могучих молний.

 

ДРЕВНЯЯ МОЛИТВА

 

Дай же, Господи, птахе небесной

Над простором и времечком власть –

Пролететь над великою бездной!

И в гнездо без ошибки упасть.

 

Только раньше пускай, не робея,

От гнезда расстояний за сто
Одолеет Крылатого Змея!

А иначе не примет гнездо.

 

ОЖИДАНИЕ

 

Я не знаю, кто ждёт – не дождётся –

Может, Вечность, а может быть, Бог.

Но душа от земли оторвётся,

Как от тела и выдох, и вздох.

 

Я не знаю, как это случится,

Только чувствую сердцем опять –

Что её будут добрые птицы

Далеко-далеко провожать.

 

АИСТ

 

Вот – аиста подбили. Люд заахал:

Какое горе и какое зло! --

Как будто, кровью обагрив крыло,

С небес к ногам свалился Божий Ангел.

 

И смотрит скорбно, грустно и светло…

Иль это странник в облачной рубахе?

Иль это, шею приклонив ко плахе,

Добро всё ждёт, что подобреет зло?..

 

Да, аиста подбили. Но – целят.

Он голову и крылья поднимает.

И вновь в  своё гнездо летит назад –

Любить подругу и растить ребят.

 

И все равно людской далёкий взгляд,

Как взгляд двухстволки, не воспринимает.

 

 

СОНЕТНЫЙ ЛЕС

 

Сонетный лес – шумит и шелестит.

В нём – аромат прекрасного мгновенья

И трепет озорного настроенья,

И в нём – тумана запоздалый стыд.

 

Коль Бог простит – я буду знаменит

Под этой светозарной гордой сенью.

Сюда порой заходит и Есенин,

И Пушкин здесь задумчиво грустит.

 

Их шелестом встречает Красота.

И не тщета, а слава разлита,

И брезжит средь златых стволов зарёю.

Росинки мыслей ветви серебрят.

А ночью на цветы добра летят,

Как пчёлы, звёзды искромётным роем.

 

ВЕНОК СОНЕТОВ

 

               1

 

Хочу венок сонетов написать.

Я думаю: должно же получиться.

Ну вот и сердце вроде не боится

В пространстве неизвестном полетать.

 

Ну что ж, вздохни, окрепшая тетрадь,

И пусть взмахнут небесные страницы.

Мы – полетим… Устал уже томиться

В бездействии… Встречай, надежда-мать.

 

Ну да, я – твой озябший блудный сын,

Почти уже доросший до седин,

Но освежённый занебесной ранью.

Она --  в груди… И в добрый терем твой

Несёт меня сейчас над суетой

Не прихоть, а священное желанье.

 

                  2

 

Не прихоть, а священное желанье

В моей  груди взошло в двенадцать лет,

Когда в душе заплакал Божий свет

И во стихи ушло его рыданье.

И это было Божьим испытаньем,

Мечтою и сбыванием примет.

 

И вздрагивал проснувшийся поэт

И, как пчела, летел за новой данью

Из хаты, как из улья… Только мёд

С горчинкой был… Захватывал дыханье.

Какую сладость пчёлка принесёт?

В лугах послевоенных ч т о  цветёт?

…Я не забуду год и месяц тот,

Покуда есть в груди ещё пыланье.

 

                   3

 

Покуда есть  в груди ещё пыланье,

Я многое, я многое зажгу!

В груди – горячих крыльев трепетанье.

И я уже – не пчёлка на лугу.

 

Я налетался даже и в тумане,

Но вот не сбился с курса… Я не лгу.

Случалось – устремлялся и в пургу

И застревал в сгустившемся обмане.

 

Сумел вот даже в прошлое слетать –

В античность и на поле Куликово.

Я знаю: птица я гнезда какого!

Попробуйте убить или догнать.

Мой воздух – распогоженное слово,

И светится во тьме моя тетрадь.

 

                   4

 

И светится во тьме моя тетрадь.

На этот свет опять приходит Муза.

И нам вдвоём совсем-совсем не грустно.

И есть нам что друг другу рассказать.

 

Она – жена и дочь, и даже мать.

Она опять спасает от искуса

Замолкнуть и погаснуть, и солгать…

И каждая строка – печать союза,

Какой земному горю не разнять.

А к непогоде мне – не привыкать.

Уйдут метели – и дожди начнутся.

Не заметут, не вымочат тетрадь!

И светится она дыханьем чувства.

Поможет ли она заре? Как знать…

 

                    5

 

Поможет ли она заре? Как знать…

А вдруг какой светинкой и поможет

К земному свету свет прибавить Божий,

Чтобы небесной истине – сиять!

 

Мечтаю я до боли и до дрожи

Жизнь у нахальной смерти всё ж отнять,

Чтоб радугою восторжествовать

Над памятью, могилами поросшей.

Меня природа в этом ведь поймёт.

В ней даже всё ушедшее живёт.

 

Среди ветвей – мерцанье Божьей тайны.

Трепещет мысль в желании святом –

Чтобы не рухнул жизни добрый дом.

Но у листвы – сильнее трепетанье.

 

                         6

 

Но у листвы – сильнее трепетанье,

Поскольку не бесстрастная она.

Сказать о многом может тишина.

Лишь надо слушать, затаив дыханье.

В нём новое мне слышится признанье

Петрарки ко Лауре… О весна

Высоких чувств… К чему их испытанье

Средь гибели и горя, и кощунств?

Любовь и нежность – воздух, а не груз,

И облачное солнца трепетанье.

Четыре лепестка влюблённых чувств

Во поцелуе, во огне желанья.

И жизнь сладка на запах, цвет и вкус.

И, значит, в мире больше Божьей тайны.

 

                            7

 

И, значит, в мире больше Божьей тайны.

Она во всём, что светится добром.

Добром бывают молнии и гром.

И даже тучи в небе не случайны.

 

Но это надо сердцем понимать,

Верней, сердечной неизбывной дрожью

Осознавать, что ты – творенье Божье,

А не во зле отчаявшийся тать.

 

Весь мир, весь мир есть Божия тетрадь!

Во облаках и на коре древесной.

И во просторе, и во келье тесной.

Ты очень много можешь прочитать,

Но это если мысль сольётся с песней,

Коль сердце – соловьиному под стать.

 

                             8

 

Коль сердце соловьиному под стать,

Оно зайдётся трелью, как молитвой.

Вновь соловью молиться перед битвой

Добра и зла… Увы, не привыкать.

 

Вот облака и солнце -- словно рать

Небытию бездарному навстречу.

И звёзды им явил на смену вечер.

Им, до утра мерцающим, не спать.

 

И ты, поэт, совсем не одинок

В борьбе, святей которой не бывает.

Ты перемог, ты много перемог!

И мысль твоя, как Млечный Путь, сияет.

И сердце песнь победную свивает…

Ах, и луна лазоревый венок…

 

                            9

 

Ах, и луна лазоревый венок

Надела на тебя ну как лавровый.

Иллюзия?.. Да нет же, право слово!

И жизнь твоя – такой небесный срок.

        

Ты для других обыденно живёшь:

Ешь, пьёшь и даже ходишь на работу,

И носишь заповедные высоты,

Какие разглядеть не в силах ложь.

 

Тебя дела порой сбивают с ног

И словом окаянным убивают.

Ты отряхнёшься после: “Что ж…бывает…

Зато  своим я словом вам помог…”.

 

И Муза новой радости венок

Из облака вокруг тебя свивает.

 

                        10

 

Из облака вокруг тебя свивает

Тот самый  золотистый ободок,

Какой носили Дант, Шекспир и Блок..

Тесней его, колючей не бывает.

 

А первым ведь надел его Христос.

Да нет, не Сам! А нацепили люди,

Лжецы, всю жизнь мечтавшие о чуде,

И чудо доводящие до слёз,

И Чудо распиная на кресте…

А после присягая высоте,

В какой сейчас Христа лучится срок.

И – распиная новое Добро.

И это так привычно и старо…

О Господи! Зачем же мир жесток?

 

                         11

 

О Господи! Зачем же мир жесток?

Он мне предстал поющим и цветущим.

Родился я, не поглядев на тучу,

Но уловив светила новый вздох.

 

Душе воспрянуть свет его помог,

Ласкающий, а вовсе не колючий.

И протянул мне бабочку цветок,

И я держал её, совсем не муча.

 

И божию коровку отпускал.

И кажется, что сам я с ней взлетал –

Где Бог ладонь навстречу простирает.

Но после был  в  д р у г о й  ладони сжат!

И чуть ли не раздавлен наугад.

Иль мир таким очнувшись лишь бывает?

 

                          12

 

Иль мир таким очнувшись лишь бывает,

Очнувшись от добра, как от вина?

Похмельными руками убивает

Тебя, душа, или тебя, страна!

 

Или его науськал сатана –

Как будто карты, тасовать событья

И погрязать не в бытие, а в быте

И мучить золотые имена?

 

Быть может, это кто-нибудь узнает:

Ну почему кто ищет – тот теряет?

Кто ближнему помог – тот изнемог?

О помогите мне, любовь и память,

Не умереть, бездарно не растаять!

О помоги, сонетный мой венок.

 

                           13

 

О помоги, сонетный мой венок.

Ты эфемерен, грустен и воздушен.

Но лишь тобою отвожу я душу

Наедине с мечтою, видит Бог.

 

Круг на воде, мой радужный венок,

Моё созданье, стань моим спасеньем.

Я выплыву и – нет, не стану тенью,

Поскольку я не буду одинок.

Меня увидят Дант, Шекспир и Блок.

Приветят, обогреют и утешат.

Я  о  т а к о м  мечтаю, многогрешный!

Я на ветру безрадостным продрог!

 

О помоги, сонетный мой венок,

Чтоб зло пропало меж поющих сок.

 

                       14

 

Чтоб зло пропало меж поющих строк,

Не надо допускать его во сердце

И Моцарта почаще слушать скерцо.

И в Пушкина вникать лучистый слог.

 

О, если б каждый ведать это смог,

О, если смог он впасть хотя бы  в детство,

И – сбросить окаянное наследство,

Которым наградил совсем не Бог

И не отец, ах, даже и не мать!

Но я к тебе взываю, Божья Милость:

Мне надоело в горести рыдать,

Хочу чтоб жизнь любовью засветилась.

И даже если жизнь не получилась –

Хочу венок сонетов написать.

 

                       15

 

             МАГИСТРАЛЬ

 

Хочу венок сонетов написать.

Не прихоть, а священное желанье,

Покуда есть ещё в груди пыланье,
И светится во тьме моя тетрадь.

 

Поможет ли она заре? Как знать…

Но у листвы – сильнее трепетанье,

И, значит, в мире больше Божьей тайны,

Коль сердце – соловьиному под стать.

 

Ах, и луна лазоревый венок

Из облака вокруг тебя свивает.

О Господи! Зачем же мир жесток?

Иль мир, очнувшись, лишь таким бывает?..

 

О помоги, сонетный мой венок,

Чтоб зло пропало меж поющих строк.

 

О СЕБЕ

 

Всё сделаю, пока в любви и силе,

Для мира, для юдоли грешной сей.

Но страшно мне молчание России

К моим делам и совести моей.

 

СТРАДАНИЯ У ТЕЛЕФОНА

 

Опять ошиблись?.. Ну, я так и знал…

Пусть лучше бы совсем не зазвучал

В шкатулке чёрной звонкий бубенец!

Свою девчонку спрашивал  юнец…

 

Как новый провод, жёлтый луч горит.

Луна, с тобою, что ль, поговорить?

Молчит печаль – старинный скучный друг.

Нельзя молчать!

Но всё молчит вокруг.

 

Боюсь, раздастся не звонок, а звон.

Кого, кого отпеть захочет он?

А вдруг такое, что из ряда вон,

Как старый ворон, каркнет телефон?

 

О трубка с чёрным ситечком, скорей

Все голоса недобрые отсей.

Лишь милый голос долго не тряси:

Как зёрнышко святое, пропусти.

 

Спят голоса… В квартирной тишине

Их сны совсем-совсем не обо мне.

Кого, кого они зовут в свой бред?

Двадцатый век, страдает твой поэт!

 

Зачем ты дал, старик, меня забыть?

С минувшим веком буду говорить!

Там тоже ждёт курчавый тот певец,

Когда раздастся тройки бубенец…

                                        19 мая 1967

                         

МОЯ ЗОЛУШКА

 

Ты откуда взялась, подкидыш?

От кого ты ко мне идёшь?

…А по мыслям, мечтам  и крышам,

Не смолкая, колотит дождь!

 

Ну, давай я тебя укутаю

Ноопрятным своим пальто.

Свет зажгу на уютной кухонке.

Здесь не тронет тебя никто.

 

Не догонит колдунья вредная.

Не коснётся твоей души.

Кто ты, Золушка моя бедная?

Не дрожи…

 

Успокойся. Ты будешь дома.

Засмеются твои глаза.

Съешь таблетку пирамидона:

Нам с тобою болеть нельзя…

 

Вот ни капельки и не страшно.

Хочешь – к чаю куплю халву?

Я для принца живу неважно,

Но во имя тебя живу!

 

Ты оденешься в платье бальное,

Зашумит оно по избе.

Правда, жаль башмачки хрустальные

Не смогу я достать тебе…

 

Будет ливень в окно стучаться.

Спрыгнет с печки устало кот

Хочешь – песню спою о счастье,

Нашем счастье?.. Оно – придёт.

 

Сигареты. Листки искомканные.

Воет ветер, как в чаще зверь.

Силуэты в согретой комнатке:

Я и Муза. Закрыта дверь.

 

СКУЛЬПТОР

 

Ах, скульптор! Сколько статуй у тебя.

Как статно эта женщина застыла –

Жена… Не отличить… Твоя судьба…

Стекает прядь на худенький затылок.

 

Ушла она – и белый свет померк,

И в сердце отозвался горьким звоном.

И, губы закусивши, человек,

Ты станешь в этот миг Пигмалионом!

 

Добьёшься ли тепла её зрачкам?

Покорный гипс ты пестуешь упрямо

И молишься Искусству и богам,

Чтобы не слала злые телеграммы!

 

В усталом сердце – знобко и темно.

Гуляет боль, как вьюга средь чащобы.

Морозный мир.

Горит твоё окно.

Как волки, на него глядят сугробы.

 

Но ты пойми сквозь эту тишину:

Пять статуй по углам – как пять рассветов.

Земля опять поверила в весну,

Взирая на гранитные букеты.

 

Пустынно ей! Бездушьем оплели

И странника отринули, как Бога.

Ах, скульптор! Сколько статуй у Земли.

Как хочется чего-нибудь живого.

 

СТИХИ В ДОРОГЕ

 

…А дорога – ничего:

На курганы – как на горы.

“Голосую”.

За кого?

За хорошего шофёра!

 

Тяжело в таком пути.

И ко мне неотвратимо

Пыли облако летит,

Как из лампы Аладдина.

 

-- Стой!

-- Стою.

-- Возьми.

-- Нельзя:

Спрячь подальше чаевые…

(О, широкие глаза,

Как зарницы озорные!).

 

-- Ну садись… Чего ты ждёшь?

Передумал, вероятно?

(О, ресничек чудный дождь!

Под тобою так прохладно …).

 

-- Не успею я к восьми?

Часом позже, часом меньше…

(…Ах девчонка, жимани!

Ты  умеешь, ты – умеешь…)

 

Мы одной с тобой судьбы:

Наудачу сквозь погоду!

И дорожные столбы –

Для тебя громоотводы.

 

Только, знаешь, не молчи:

Это ложно и не нужно.

Только, знаешь, не промчи

Мимо нашей первой дружбы!

 

Мне минуты дороги:

Ведь потом их не окупишь.

 

-- Слушай, парень, ты стихи

Не особенно-то любишь?…

 

(О признание души

Самой милой, самой милой!).

 

-- Если можно, расскажи.

Только ты не декламируй.

 

Вознесенского прочтёшь

О лихих мотоциклистах.

…Ах, какой же светлый дождь

В пыльном облаке таится! 

 

АНДРЕЮ ВОЗНЕСЕНСКОМУ

 

                            …Трали-вали! Мы травим зайца.

                           Только, может, травим себя?

                                        А. Вознесенский “Охота на зайца”.

 

Андрей, извини, что твою раскрываю тему,

Но, понимаешь, она – моя!

Недаром чувствую через стену:

Снега волнуются, как моря…

 

По белым гребням бреду, шатаясь.

Иду кого-то спасать в ночи.

Неважно кто – человек ли, заяц, --

Но важно всё-таки, что – кричит!

 

Но важно, что отходил, отпрыгал.

Андрей, ты слышишь? Я не вернусь

И этим диким щемящим криком,

Как горькой водкою, поперхнусь!

 

Неравный бой… Выстрел грянул чётко…

И – тишина…

Тишина, ты – ложь!

Проклятый бор!

В буреломе чёрном

Себя – и то не всегда спасёшь!

 

А зайца – нету… Над ним не плакали –

Банально съели, как куличи.

Но щёки – горят.

Их жгут чьи-то факелы,

Которые слабых ищут в ночи!

 

Они меня не сочтут пропавшим.

Моею кровью глаза зажглись…

Да будет вечно девизом нашим:

Убить убийц!

 

Сосна в снегу – ну совсем как фея.

Но толку что с её доброты?

Сегодня сами идём с трофеем.

И это наши, не их следы.

                          Май 1967

 

У ЕВТУШЕНКО

 

Евгений Евтушенко мне сказал:

“Себе не предрекайте ранней смерти:

Она найдёт вас в слове уж, поверьте…”.

 

…Да я без слова часто умирал!

В моих глазах давно оборван свет.

И Евтушенко грустно сдвинул брови.

И я ему в ответ:

“ А вы, поэт,

Не умирали б  н а  с т р а н и ц а х  в  слове”.

                              30 августа  1969

 

ВОСПОМИНАНИЕ О ВСТРЕЧЕ

 

                                 В минуты музыки печальной

                                 Не говорите ни о чём.

                                                                  Н. Рубцов

 

В последний раз беседую с Рубцовым –

Через полгода он уйдёт навек.

И хочется ещё хотя бы слова!

И за окном качнётся острый снег.

 

Каморочка, не ставшая музеем.

Две тени притулились в уголку.

Я говорю…

Я почему-то смею

Ему пенять на сердце и тоску!

 

Зачем же я?..

Полгода ведь, полгода!

И впереди – январь, а не июнь.

И за окном – шальная непогода,

Шумящая, как древняя Катунь.

 

Он – замолчит. Он – слова не пропустит,

Как дождь, не пропускающий берёз,

А за окном метнутся птицы грусти,

Но не найдут ни выстрелов, ни гнёзд.

 

Потянет ввысь, к разгадкам звёздных истин.

А за окошком, вовсе не вдали,

Дрожат-дрожат рябиновые кисти,

Как губы ожидающей земли.                               

 

ЧИТАЯ ПОВЕСТЬ ДЕРБИНОЙ

 

Отборному свинцу подобно слово,

Сразившее в сознанье белый свет:

Вновь женщина, убившая Рубцова,

Твердит о том, как был “тяжёл” поэт –

 

О том, как стёкла бил, рыдал по пьяни

И только Музу и себя любил.

 

…Дантес хоть не писал воспоминаний

И Пушкина он дважды не убил.

 

*  *  *

 

Жизнь – очень занятная пьеса.

Играть в ней – всегда интересно,

А после хвалить иль корить.

Но выстрел из чистого леса?

Но женщина в роли Дантеса?..

О чем вообще говорить…

 

*  *  *

 

Ишь как шутят Земля и природа!

И предела подобному нет:

Есть великий поэт –

Нет народа.

Есть народ –

Погибает поэт.

 

КОНТАКТ

 

Скорбно молчать не хватит ли?

Я из  своей дыры

Чувствую телепатией
Дальних пространств миры!

 

Душа молчать не обязана.

И о своей беде

Столько уже рассказано

Братьям по высоте.

 

Как-то однажды в мае

Слышу в своей груди:

Всё, говорят, понимаем.

Всё понимаем. Жди.

 

…Вечером с мирозданья

Хлынул знобящий свет

И обвенчал сознанье

С трепетом звёздных лет.

 

Но разгадать не чаю

Я на своём веку

Вместе с земной печалью

Звёздных пространств тоску.

 

КОРАБЛИ

 

На горизонте корабли –

Происхожденья неземного.

Они в ночи маячут снова

В окне обиженной Земли.

 

Мерцает неземное слово.

Прочесть его мы не смогли.

Нет языка у нас такого!

Мы вновь – от Истины вдали.

 

На горизонте – корабли

Маячут заревом вестей.

Не появиться не смогли:

Земля не зря взывала в полночь:

 

Так мать, спасаясь от детей,

Чужих людей зовёт на помощь.

 

НЕОБЫЧНЫЙ КОНЦЕРТ

 

Пришельцам я стихи читал.

Они восторженно внимали

Тому, о чём в словах мечтал.

И – понимали, понимали…

 

Земных обличий не снимали.

Их взор –  задумчивый кристалл.

Один чуть слышно прошептал:

“Ведь получилось! Браво, Валя…”.

 

Его лицо ушло в туман,

Как путник в дальнюю из стран,

И стало пушкинским на время.

Курчавый облик произнёс:

“Ты ведь ещё молокосос.

Потащишь после это бремя”.

 

ПУШКИНА ПРИЕЗД

 

Город Чехов. Пушкина приезд.

Да не самого! А лишь потомка…

О! Как я к нему метнулся громко!

Облик – постарел, но не исчез.

 

О! Глаза невыцветших небес.

О! Бровей надломленная кромка.

Но какая малая котомка,

Вовсе не похожая на крест

Прадеда; легко её он снял.

Чокнулись – бокалом о бокал.

И мечтал я до сердечных колик:

Только б он немного помолчал!

Только б в суесловье не качал

И не уронил воздушный облик.

 

 

О ПУШКИНЕ

 

На высоту и чувств, и созерцаний

Поднялся он…

И даже не Кавказ,

А сам Олимп

Под ним вдруг оказался.

Лишь Аполлон парил с ним наравне.

 

*  *  *

Вокруг луны – туманный ореол.

Он дышит и светиться не мешает.

То пушкинский с ней встретившийся взор

Её теперь навеки окружает.

 

*  *  *

Луну, как бледное пятно,

Мне Пушкин в сердце посылает.

Мне не принять её грешно,

Хотя вокруг – погода злая.

 

И я  луну, в мечтах согрев,

Ему обратно возвращаю.

Погода унимает гнев,

Хоть жизнь вокруг – покуда злая.

 

И я, уняв тоску и гнев,

Всю жду, во сне смежив ресницы:

Туманный мяч,

Волшебный мяч,

Когда он снова возвратится?..

 

РУКОПОЖАТЬЕ ПУШКИНА

 

Рукопожатье Пушкина.

Болят

Рука и сердце, воедино слиты.

Глаза, проснувшись, ищут его взгляд.

В ответ встречают взгляд небес открытый.

 

*  *  *

Спасибо, Пушкин, вам за инструмент:

Он всё такой же – золотой и юный.

Его я, взяв, попробовал на  свет –

И засияли зорями вдруг струны! 

 

ИЗ ЦИКЛА “СОНЕТЫ О ПУШКИНЕ”

 

ГОЛУБОГЛАЗАЯ ВЕЛЬЯШЕВА

 

Голубоглазая Вельяшева

В него метнула лёгкий взор –

И был окончен разговор.

Он больше ни о чём не спрашивал.

 

Он просто пел во весь простор.

Его мечтою приукрашивал.

…Голубоглазая Вельяшева

Взирает с неба до сих пор.

 

Ах, это он умел, проказник,

Мгновенье превратить во праздник,

С лучом порывистым сравним.

А мы-то с вами что умеем?

Мы в комплиментах каменеем

Пред ним – небесным и земным.

 

НЕБЕСНОКРЫЛАЯ СТРОКА

 

“Мороз и солнце; день чудесный!” –

Небеснокрылая строка

Сорвалась с уст у седока,

И стал тот день векам известный.

 

Он вспомнил лишь слегка, слегка

О прошлом, как о тяжком грузе,

И задышавшая рука

Опять с пером была в союзе.

 

“Пора, красавица, проснись…” –

Ведь это он промолвил Музе.

А конь – крылатый… Понеслись…

За облака приняли люди.

 

И вновь на небе попаслись,

Где снег растёт в лучистом чуде.

 

ПУШКИН И КЕРН

 

Курчавый ветер синих глаз

Не отводил от светлой липки:

-- Ну здравствуй, Анна… Помнишь нас –

Свет утешенья и ошибки?

 

Мгновений золотые рыбки

Вплывают в новый Звёздный Час.

Вот и закат уже погас,

Как знак божественной улыбки…

 

-- Ах, Александр! – она в ответ, --

Когда ты был тогда поэт,

Об этом свет не забывает.

Ты в новом облике – родной.

Как Брента, полная луной,

Моя любовь к тебе сияет.

 

*  *  *

 

О Слово!

Ты – как богатырь на поле.

Зови на бой и под иконы зорь.

Одето ты в доспех российской боли

И страшно ты возмездия грозой.

 

*  *  *

 

Да будет день, да будет пища

Моим свершившимся годам.

Да не пребуду духом нищий

И солнце Родине подам.

 

ЭТЮДЫ О ПОЛЕ КУЛИКОВОМ

 

*  *  *

 

Крещённый трижды Куликовым полем,

Сейчас, всегда, во сне и не во сне

Целую крест и еду к русской боли

На шестикрылом белом скакуне.

 

*  *  *

 

Ну что там Смолка?

Даже не речушка,

А ручеёк…

В нём – синь и свет высот,

Петляя по пространству, нервно кружит,

Как будто косы

Тех веков девчушка

И расплетает, и не расплетёт.

С жестокой сечи суженого ждёт.

 

*  *  *

 

Над Куликовым полем облака

На купола похожи вечных храмов,

И птицы так легко парят над ними,

Как светлые российские кресты.

 

*  *  *

 

Косточки на поле ищут…  Нет.

-- Как же так?

Ведь здесь легло несметно!

 

-- Не найдёте, -- говорю в ответ. –

Ратники давным-давно бессмертны.

 

*  *  *

 

Богатырь древнерусский стал зваться солдатом

И войной мировою – минувшее зло.

А Непрядва, как прежде, боится заката:

Отраженье его, словно кровь, тяжело.

 

*  *  *

 

О поле святом Куликовом

Я грежу опять просветлённо,

И хочется мне порою –

Не в силах о том смолчать –

Всё это больное пространство

Взять на руки, как ребёнка,

И спеть над ним грустную песню,

И тихо его покачать.

 

НОЧЬ ПЕРЕД СЕЧЕЙ

 

(Отрывок из поэмы “Двенадцать струн в честь поля Куликова)

 

-- Почто не спишь? Взгляни на Пересвета…

Как отрок спит… Хоть притворись да ляг.

 

-- Ему-то что: при жизни он отпетый.

 

-- Ему-то что! И кмет он, и монах.

Грехи свои он Сергию оставил.

 

-- Не Сергию, но Богу. Не хули.

 

…Кружится сон, сбиваясь в птичьи стаи.

То лебеди летят аль журавли?

 

-- Светило вон – и то закрылось тучей.

 

-- Похоже, что  в избе горит окно…

 

Как медлен сон, как будто мёд тягучий!

Наутро брашно будет солоно.

 

Бела земля… Заране поседела?

И бабы али волки там навзрыд?

Но ты засни. А сон – целитель телу.

И, значит, он тебе наутро щит.

 

Над полем утомлённый ветер веет,

И Дон течёт, созвездьями журча.

Как долог сон – железо поржавеет!

И краток сон, как будто взмах меча.

 

Расправь траву… Дыши ушедшим летом.

К покою припади горячим ртом.

А Родина сперва приснится светом,

А лесом или избами -- потом

 

ДВА ПЛАЧА

 

-- Скажи, Боброче, будет ли удача?

 

-- Давай к земле с тобою припадём.

Что слышишь, княже?

 

-- … Два далёких плача,

Как тучи, собирающие гром.

 

ПЛАЧ ПЕРВЫЙ

 

-- Мой сын Демир, сквозь тысячи фарсахов

Увидеть может разве только мать.

Родной Демир!

Велением Аллаха

Твою судьбу дано мне разгадать.

 

Мой багатур, готовишься ты к бою,

Во сне до битвы время торопя,

Сейчас лежишь на белом страшном поле,

Что покрывалом станет для тебя.

 

О мой Аллах!

Как вскрикивают птицы.

Назавтра им, как и тебе, не жить.

И не дано мне вольною орлицей

Копьё, в тебя летящее, схватить!

 

Зачем ты говорил:

“Утешься, айна,

Живи спокойно, сил своих не трать:

Вот полечу я по степи бескрайней

Себе и хану славу добывать.

 

Покроем пеплом землю мы чужую,

И прилечу я, золотом звеня.

И мы поставим юрту золотую.

“Берикелля!” – похвалишь ты меня.

 

Мы в ней ковры повесим голубые

И достархан расстелим для двоих.

И будут к очагу носить рабыни

Сухой навоз, доить кобыл твоих…”.

 

Ты поскакал сильней степного зверя

Сквозь чью-то кровь, сквозь горе чьих-то слёз.

Мой сын Демир!

Как душит ожерелье,

Какое ты их Русии привёз.

 

Родной Демир!

Как ветер на просторе,

Ревёт чужой, тобой добытый скот.

Мой сын Демир,

Не может чьё-то горе

Согреть меня – оно скорей сожжёт!

 

Пока ты жив, пока ещё не поздно,

Забудь войну, скачи скорей сюда:

Нет выше счастья, чем смотреть на звёзды,

Вдали от зла пасти свои стада.

 

Лети ко мне, пока не бездыханный,

Пока не стал добычею зверей.

… Но для тебя слышнее голос хана

Больного сердца матери твоей!

 

Моим слезам одним в ночи пролиться.

В груди с горячим оловом – не жить.

И я умру, чтоб тень моя волчицей

Пришла твою могилу сторожить.

 

ПЛАЧ ВТОРОЙ

 

-- Да сбудется, Иване, что приснилось.

Ни сил, ни сердца ты не пожалей.

Иди, иди… С тобою неба милость,

С тобою сердце матери твоей.

 

Иди, иди к высокой жизни вечной,

Какой боится враг и даже смерть.

И я не зря топлю сегодня печку –

Чтобы тебя на поле обогреть.

 

Сегодня даже звёзды светят мудро.

Гляжу на них, молитву сотворя.

В святое Богородицыно утро

 Зажжётся пусть знамением заря.

 

Пусть грянет гром и молнии  заблещут,

И заструится рдяный лютый дождь,

И ты не сбережёшь себя на сече,

Но тучу ты от солнца отведёшь.

 

А вместе с ней у  йдут иные грозы,

И будут ветры свежие легки.

И в поле будут, стряхивая слёзы,

Вновь за тебя молиться колоски.

 

Мой кровный сыне!

Знаю, что не встанешь,

Но смертью зло и горе победишь.

Но только плач, мой горький плач, Иване,

Ты не услышь, молю я, не услышь!

 

А то ведь станет знобко, как от снега,

И дрогнут руки сильные твои.

А то под звонкой тяжестью доспеха

Сейчас не оторвёшься от земли.

 

Уж скоро бой… Вкуси родного хлеба.

Почувствуй дым родимого жилья,

Как на тебя светло с родного неба

Глядит луна, седая словно я.

……………………………………….

 

-- Что видишь?

 

-- …Одесную свет маячит.

И ошуюю будто ворон крячет.

Да будет воля, Господи, Твоя.

 

…Два всадника несут в груди два плача.

И гневно разгорается заря!

 

 

  ДОНСКОЙ НА КУЛИКОВОМ

 

Когда опять пресветлый князь Донской

Шагнул с коня на поле Куликово –

Он по нему пошёл сам-друг с тоской

И не был он в доспех златой закован.

 

Смеркалось поле, но луна – цвела,

И свет её свечой неволил душу.

И мысль его на взгорье привела,

Где опочили братья по оружью.

 

Князь прошептал: “Мелик… Ослябя… Крень…

Всех помянуть бы надо, Боже правый”.

Он вытащил кресало, а кремень

Он подобрал в лощине у дубравы.

 

Не говорил он более речей.

Поднялся ввысь и грустно глянул наземь:

Всё поле – в звёздах:

Тысячи свечей

Горели в нём, поставленные князем.

 

Стоял он в занебесной вышине

И слёзы пролил на священной тризне.

Всё это после смерти и во сне.

А поле было только раз при жизни.

 

*  *  *

 

Живой воды испить мне удаётся.

Я сильным прихожу к себе домой.

Из этого бессмертного колодца

Я черпаю то солнцем, то луной.

 

РОССИИ

 

В моей душе

Твой  свет и плач, и звон.

Есть от чего озябнуть и согреться.

О Русская земля!

Не за холмом,

Не за холмом ты, а за честным сердцем.

 

*  *  *

 

Когда взойдёшь – о том сама ты знаешь,

И будем мы  тобой озарены.

О Родина!

Ты, как звезда, мерцаешь

Средь мрака опоганенной страны.

 

*  *  *

 

Не кривись в усмешке, сатана.

Не тебе здесь обретаться больше:

Долго-долго Родина больна.

Но бессмертной быть ей –

Дольше, дольше!

 

*  *  *

 

Повеяли не ветры, а знамёна,

Событья усмирили злую прыть.

Увидел я,

Как Родина с иконы

Подняла руку –

Честь благословить.

 

*  *  *

 

-- Что ты, странник, смотришь в глубь событий,

Опускаешь сердце наугад?

 

-- Не мешайте, бесы, отойдите:

Русской Чести поднимаю клад.

 

*  *  *

 

Есть час, когда на бой встают иконы

По знаку Высшей Праведной Руки.

Знаменья превращаются в знамёна

И осеняют годы и полки.

 

*  *  *

 

Рассветом встав навстречу Тамерлану,

В душе злодея полночь сокруша,

Возлюбленной страны прикрыла рану

Пречистой Богородицы душа.

 

*  *  *

 

О нет!

России честь не поседела.

Она сильна, грозна и молода.

Вновь Куликово поле зазвенело

От доблести отпрянула беда!

 

*  *  *

 

-- Ты над чьей могилою рыдаешь?

 

-- О погибшей Родине молюсь.

 

-- Значит, вечной жизни мне желаешь, --

Улыбнулась, подошедши, Русь.

 

*  *  *

 

Мгновение – остановилось.

Века и годы им крепки.

Оно сильно,

Как Божья милость

К добру протянутой руки.

 

ГРЯДУЩИЙ ВЕК

 

Храни меня, грядущий век!

А с этим как-нибудь проститься

Сумею… Вовсе не как птица,

Он отлетит. Падёт, как грех.

И заберёт с собою тех,

Кто мраком запятнал нам лица.

Летите сами в мрак убийцы!

В забвенье, в сатанинский смех.

 

Храни меня, грядущий век.

Я слышу рядом свежий смех

Моих детей: они встречают

Твои мгновенья впереди,

Твои мечты, твои пути

И колыбель твою качают.

                                         1998

 

В СТАНЕТ ХРАМ

 

Встанет храм – златоглавый красавец

На земной измождённой груди,

Куполами пространства касаясь,

Где молитвы, лучи и дожди.

 

Воспарит белокрыло, как вера,

И согреет собой небосвод.

И в него прихожанином первым

Слово Божие тихо войдёт.

 

 ВО ВСЁМ ТВОЯ СВЯТАЯ ВОЛЯ

 

Во всём Твоя святая воля,

Всё одаряешь смыслом Ты –

И этот лес, и это поле,

И эти грустные мечты.

 

И эти жаркие желанья

Преордолеть грядущий ад,

Как блики солнышка в тумане

К Тебе сквозь Млечный Путь летят.

 

Ты есть и Альфа, и Омега,

Учитель мой, Спаситель мой,

В мерцаньи сна, в порханьи снега

И в гуле пропасти земной.

 

О, Вездесущий, Вечный, Правый,

От искушения спаси –

Взгляни, взгляни на мир кровавый

И помоги Святой Руси.

 

И здесь, и там, на небосклоне,

Ты ей воскреснуть повели.

Возьми, возьми в Свои ладони

Ты сердце грешное Земли.

 

Поверь, оно уже не  камень

Оно отряхивает жуть

И движет жаркими толчками

Вселенной новый крестный путь.

 

Оно зажгло во храмах свечи

У самой бездны на краю.

Оно раскаяньем трепещет

За кровь пролитую Твою.

 

…Во всём Твоя святая воля:

Среди морей, лесов, пустынь.

Но этот голос русской боли.

Молю тебя я, не отринь.

 

Вздохни свежо в юдоли душной,

Её избавь от новых бед

И свет души, Тебе послушной,

Ты различи среди комет

 

ИЗГНАНИЕ ИЗ ХРАМА

 

Увидев в Храме хама и купца,

Меняющих на сребреники душу,

-- Что делаете в доме вы Отца? –

Вскричал Христос и выгнал их наружу.

 

Они сбежали от Его лица

И сели вновь, свои товары вынув.

И вся Земля кричала без конца:

-- Что вы сейчас творите в доме Сына?!

 

ЛЕГЕНДА ОБ АГАСФЕРЕ

 

Когда Христа шатнуло от креста,

Какой Он нёс и под каким томился, --

Он стоном слабым разомкнув уста

И к хижине убогой прислонился.

 

Был солнцепёк. И от небесных стрел,

Казалось, был изранен даже воздух.

-- Иди, иди! – прикрикнул Агасфер. –

Ты крест несёшь. Какой быть может отдых?

 

Ты раньше был в любое сердце вхож.

Теперь Тебя сердца стегают плетью.

Иди, иди!

И, может быть, дойдёшь

Один в Своё хвалёное бессмертье.

Иди, иди! Нам Твой не слышен стон.

 

-- Ну хорошо, -- вздохнул Христос, -- отныне

И ты скитаться будешь со крестом

Невидимым по всей земной пустыне.

 

…Христос взошёл на крест, какой Он нёс,

И Сам стал Верой, Смыслом и Бессмертьем.

И греет с высоты сердца Христос,

Как солнцем, чистотой и милосердьем.

 

Ну а внизу, где средь различных вер

Земное солнце всходит и заходит,

Родных похоронивший Агасфер

С крестом незримым по пустыне бродит.

 

Из века в век земной он мерит ад,

Который жжёт сильней, чем огнь небесный.

Когда он падал в бездну, то:

-- Назад!

Неси свой крест! – ему вскричала бездна.

 

-- Неси свой крест! – разносится кругом

И в январе, и в мае, и в июле.

-- Нести свой крест! – гремит за тучей гром.

-- Неси свой крест! – во поле свищут пули.

 

Иди, иди! Плати судьбой за ложь.

Иди! Иди! Не ослабляй усердья.

Иди! Иди!

И, может быть, дойдёшь

До совести, до сна и милосердья.

 

МОЛЕЛЬНЫЙ ДОМ

 

Здесь храма нет.

Здесь просто Дом молельный –

Притихшая под снегом пятистенка,

Похожая на грустную старуху

С темнеющим морщинистым лицом.

 

Ну а в душе её легко, лучисто –

Не только от протопленной печурки,

Не только от родившегося солнца,

Но от святого свежего тепла.

 

Но вот его становится всё больше –

От свечек перед образом Пречистой,

От Божьего приветливого взора

И сердце озаряющих молитв.

 

И слышится, как в пламени просторном

Трещат, как хворост, хворости и беды,

Дотла сгорают скорби и обиды…

Как много их, однако, нанесли!

 

Гори-гори под чистым Божьим взором,

Земное окаянство-лихолетье,

Гори-гори… На искры рассыпайся,

Созвездием Надежды становись.

 

Здесь Храма нет.

Но люди, как во Храме,

Себя знаменьем крестным осеняют

Пред образом Пречистой –

Как пред  ликом

России новой, праведной, живой.

 

… Когда я уходил – я оглянулся,

Перекрестившись снова на оконца,

Которые под солнцем от мороза

Горели, как святые образа.

 

И вдруг я не увидел пятистенки.

И дым над ней вдруг стал белоколонным.

И солнечный над ним искрился купол.

И я подумал:

“Есть здесь всё же Храм…”.

 

ГОЛОС ЯРОСЛАВНЫ

 

Перед горькой и просторной русской далью,

Сердцем знаменье святое сотворя,

Тихий голос разливается печалью,

Словно по небу ненастная заря…

 

Полечу я по Дунаю птицей белой
Бедам-воронам и горю вперекор.

И живой водой Каялы помутнелой

Исцелю я князю раны и позор”.

 

Тучи хмурые в ответ светлее стали.

Только дальняя  дорога – всё ж пылит…

Ярославна рано плачет на забрале

И неистовому ветру говорит:

 

“О высокий господине всемогущий!

Ты шумишь и в океане и в лесу.

Но зачем же ты лелеешь злые тучи

И рождаешь в них для русичей грозу?

 

Жду я вздохов твоих лёгких и попутных.

Что ж для княжеских дружин ты – лютый вихрь?

И зачем на своих крыльях безрассудных

Веешь стрелы половецкие на них?”

 

Ветви свежею листвою зашептали.

Тихо волны всколыхнулись поутру…

Ярославна рано плачет на забрале.

Говорит она великому Днепру:

 

“О Словутич! Ты струишься без преграды.

И отсюда и, наверное, сюда

Ты лелеял Святославовы насады

Аж до самого Кобякова гнезда.

 

Если б ты на своих волнах торопливых

К сердцу горькому любимого принёс –

Чтоб не слала я с тобой даров постылых –

Душных вздохов и, быть может, вдовьих слёз…”.

 

Волны золотом ответным заблистали.

Жгучий зной в рассветном воздухе разлит…

Ярославна рано плачет на забрале

И томительному солнцу говорит:

 

“Трижды светлое великое светило!

Ты печёшь, а я от горя холодна.

Велика твоя живительная сила –

Коль не огненна, не тягостна она.

 

Что ж для  русичей ты застило просторы,

Слало чёрные знаменья без конца?

Для чего на них лучи свои простёрло,

Сжало немощью их луки и сердца?..”.

 

*  *  *

 

Прыснуло море к полночи.

Смерчи взметнулись тучами.

И среди них дороженькой

Луч золотистый лёг –

Игорю к сердцу лады

Через пески зыбучие,

Через леса дремучие

Путь указует Бог.

 

*  *  *

 

Уймитесь вы, земные ураганы,

И расступитесь, душные туманы,

Луна, дорогу озари с высот,

Сойдите с той дороги , звери, скалы:

Вдова полвека мужа ожидала,

И вот он в сновиденье к ней идёт.

 

ЧУЖАЯ ИЗБА

 

На месте, где я родился,

Чужая изба стоит.

На месте, где объявился,

Чужая звезда горит.

 

Бездомье равно бесславью.

Всё вместе равно стыду.

 

Но сам я избу поставлю!

И сам я зажгу звезду.

 

*  *  *

 

Как долго огнь лежит под пеплом

И ждёт мгновенья своего.

Он затрепещет – и ослепнут

Все, кто не верили  в него.

 

Как долго огнь лежит под пеплом,

Покуда нет в тепле нужды.

Но станет он потом не пеклом,

А возвращением звезды.

 

БЕССОННИЦА

 

За окошком гремит столетье,

Не давая покоя –сна.

Неужели была на свете

Первозданная тишина?

 

Не ревели автомобили,

Самолёты и поезда.

Первозданные тучи плыли,

Оглушая лишь иногда.

 

Ехал смерд по лесной дороге,

Поросёнка с базара вёз.

И скрипели неспешно дроги,

Отвечая движенью звёзд.

 

В ГОСТИ

 

Отправляемся в дальние гости.

Кто-то, видимо, будет нам рад.

И рябины тяжёлые грозди

Над скрипучей телегой горят.

 

Сквозь просветы мерцают поляны,

Под колёсами брезжит луна.

А дорога – глуха и туманна.

И становится шире она.

 

Зреют звёзд первозданные грозди.

Млечный Путь – в повороте крутом.

Отправляемся в дальние гости

Вместе с небом, Землёй и дождём.

 

ВЫСОТА

 

                  Тане

 

Был недавно бедой отмечен.

Но душа – уже не болит.

-- Видишь, стало тебе полегче? –

Рядом женщина говорит.

 

Поднимаю повыше плечи,

Словно сдуло кошмарный сон.

Видишь, стало тебе полегче?.. –

Блещет звёздами небосклон.

 

Я иду по ночному лесу,

Хоть не знаю ещё – куда.

Ну а рядом – любимой сердце

И небесная высота.

 

*  *  *

 

Ветер с неба всё веет и веет

Непогодою звёздных высот.

Я пишу, и бумага желтеет.

Это время ускорило ход.

 

Ветер веет вселенской тоскою.

Но у сердца – земная тоска:

Как же скоро от встречи с тобою

Над Землёй промелькнули века.

 

ПАМЯТЬ

 

В роднике, что затих навсегда,

Тихо-тихо смеётся вода.

Так же тихо мы рассмеёмся.

Я увижу сквозь забытьё:

Словно яблоня или солнце,

Отраженье

                танцует

                              твоё…

*  *  *

 

Время поющих соков,

Звона речной травы,

Время моих истоков,

Кочующей синевы!

 

Над радужною околицей

Деревьев и деревень,

Словно глухарь, заходится

Им пробуждённый день

 

Время  разгула ветра,

Запаха первых крон.

Это душа, как верба,

Пчёл услыхала звон.

 

Снегом сползает прошлое,

Ливнем одарит высь,

Солнышком растревоженным

Вспыхнет сирени кисть!

 

Какой соколиной кровью

Сердце моё зашлось,

Когда соловьиной дробью

Хлестнули стволы берёз!

 

НЕ УЙДУ

 

Уверяют, что невезучий?

Принимаю. Благодарю.

Год за годом – как туча за тучей?

Но в просветах проговорю:

 

“Эту землю покину нескоро,

Да и вовсе, наверно, нельзя –

Небеса, голоса и озёра,

И людей, и созвездий глаза.

 

Этой осенью солнцеликой

Не посмею уйти с полей,

Не поняв, где остыли крики

Улетающих  журавлей.

 

Не посмею зимой просторной

Среди вьюги и тишины,

Не поняв мгновенья, в котором

Облака и снега равны.

 

А весною душа зайдётся

От высокого колдовства:

За окошком – зелёное солнце…

Или это уже листва?

 

И уйти не посмею летом,

Потому что опять, опять

Миг, как ветер встречался со светом

Я ещё не успел понять”.

 

*  *  *

 

Как бы с ног ни сшибали жестоко,

Никогда не спрошу на хлеб.

Не могу я считать своим роком

Лишь земное кольцо судеб.

 

Этот круг, увы, ограничен

И порою горит огнём.

Сердцем нищим и духом нищим

Можно стать незаметно  в нём.

 

Да, сшибают…

Но слажу с болью,

Поднимусь в настоящий рост.

Выбираю своей судьбою

Круг мерцающих вечных звёзд.

 

*  *  *

Говорю почти как Есенин,

Закусив онемевший рот:

“Ничего! Я споткнулся о время.

Это в вечности всё заживёт”.

 

СКОРОСТЬ

 

                     Тане

 

Как хорошо, что взяли тройку.

Да ничего, что напрокат.

Гремит, звенит бубенчик бойко,

И кони прямо в небо мчат!

 

Пускай дорога – ледяная,

Пускай пурга – как белый гром,

Как хорошо, скажи, родная?

Не пропадём, не пропадём!

 

Вперёд, вперёд наудалую!

Полёт! Полёт! Полёт! Полёт!

Когда тебя я поцелую –

Сто километров просверкнёт.

 

Ах, кони мчат!…

Дрожат высоты.

Вокруг полозьев свищет свет.

И превратится в самолётный

На горизонте санный след.

 

*  *  *

 

Кем же раньше я был закованный?

Кто решил меня расковать?

Это что ж за полёт взволнованный –

Мир глазами не удержать!

 

За окошком белыми вихрями

Свет рассыпался на лету.

Это что ж за полёт неслыханный –

Аж душа зажгла высоту!

 

*  *  *

 

Так лечу – устало даже эхо!

Так свищу – дрожит звезда во тьме.

Всю-то я Вселенную проехал

На горячем ветреном уме!

 

*  *  *

 

Какое солнце и какое поле!

Каким созвездьям золотом звенеть!

Как много здесь, везде российской боли!

Какое сердце надобно иметь!

 

ИНСТРУМЕНТ

 

Понимаю ветра прыть и зверя,

И когда идёт на подвиг рать:

Инструмент великий мне доверен.

Я давно мечтал на нём сыграть.

 

Если горе тучей над землёю

И грозится молнией Перун –

Инструмент великий я настрою –

Чтоб любовь дышала между струн.

 

Этот ветер посильней, чем грозы.

Отшатнётся в ужасе палач,

И земля осушит вдовьи слёзы

И услышит новый детский плач.

 

Зарокочут струны величаво!

И земля поверит вещим снам,

Но сильней она слышит славу

Воинам, народу и князьям.

 

А когда и солнцем, и луною

Озарится мир земной глуши –

Инструмент я в мыслях перестрою

На лесной поляночке в тиши:

 

Надо же сыграть и небосводу,

Надо же уважить муравья.

Пусть меня послушает природа –

Родина великая моя!

 

ПРОРОК

 

Когда духовной жаждою томился

Весь мир земной и всё, что иже с ним,

Тогда на перепутье мне явился

Совсем не шестикрылый серафим.

 

А просто вдруг деревья закачались

И с ветром говорили невпопад.

И в сердце, не враждуя, повстречались

И солнце, и высокий снегопад.

 

Я внял тогда не лозы прозябанье,

Не ангелов пылающий полёт,

Но света перед мраком содроганье

И гад людских наземный скользкий ход.

 

И над землёй, как будто из былого,

Как некий протяжённый вещий гром,

Великое в себе услышал слово,
Сознание рассекшее мечом.

 

На перепутье славы и сомнений

Я был надзвездным светом озарён.

Мне в душу заглянул российский гений.

Послушайте, что мне промолвил он:

 

“Терзает горе и сердца, и земли.

Не будь родному времени чужой.

Восстань, пророк! Не только виждь и внемли,

Но мир Земли считай своей душой.

 

Событья, как обиженные дети,

К тебе спешат, так будь же им отцом.

Ведь должен проводить тысячелетье

Поэт с российским раненым лицом”.

 

ТЫ, СОЛНЦЕ СВЯТОЕ, ГОРИ…

 

“Ты, солнце святое, гори!” –

Так Пушкин великий сказал.

Ты, солнце святое, гори!

Ты, солнце святое, не меркни…

Как холодно русской крови.

Как ветер сырой задышал.

Но я простою до зари

В природе притихшей, как в церкви.

 

Не просто молюсь и тужу.

Но плачу по всем, кто погиб.

Ты, солнце святое, гори,

Хотя я тебя и не вижу.

Я простои печально  скажу:

Они тебя видеть могли б…”

Ты, солнце святое, гори!

Для них ты и краше, и выше.

 

Не просто смотрю в небеса:

Здоровья желаю живым.

Ты, солнце святое, гори!

Невзгодами их ты не мучай.

Пусть встанут живые леса.

Пусть вороги сгинут, как дым.

Ты, солнце святое, гори

Напротив беды неминучей.

 

Не просто к земле я припал:

Ещё нерождённых я жду.

Ты, солнце святое, гори:

Они тебя ждут-не дождутся.

Я слышу, как плач зазвучал

В грядущем рассветном роду.

Ты, солнце святое гори:

Они у груди засмеются…

 

И руки не зря  простёр.

Себе одного я молю:

Ты, солнце святое, гори,

Чтоб лучше я видел дорогу.

Сквозь тучи и грозные дни

Ты совесть и душу мою

Ко правде святой приведи –

Единому Родины Богу.