Улица Победы
Сборник стихотворений
65-летию Великой Победы посвящается
УЛИЦА ПОБЕДЫ
Мимо дни свои проносят светы
В трепетанье облачной воды;
Я живу на улице Победы,
Забывая улицу Беды:
Ни тоски, ни жутких сновидений –
Горе сердце больше не томит;
Если есть в моём окошке тени –
Значит, вырос тополь и шумит!
Будет вечер, солнце затуманит,
Явит ночь мерцающую даль –
И глазам души моей предстанет
Мирозданья радость и печаль.
Утро подойдёт, как добрый гений,
Скажет: «Впереди ещё – века…»
В трепетанье солнечных мгновений
Надо мной закружат облака!
Голубое звонкое пространство
В золотой разбуженной крови,
Светлое земное постоянство
Родины, простора и любви.
ВЕЧНОЕ
Душою свет перечувствовать
И в радости, и в беде.
Над Родиною кощунствовать
Не дам никому, нигде.
Под грустной крестьянской крышей
Хочу молока испить,
А Родина тихо дышит
И просит не уходить.
Она ночевать оставит
И скажет: «Помягче ляг…» -
Ах! Родина – это память
В пожарищах и цветах.
Во сне и легко и звонко;
И это скрипит не ель –
Мне Родина, как ребёнку,
Баюкает колыбель.
А утром вздохнёт сердито:
«Так рано вставать нельзя».
Её фронтовым открыткам
Боюсь посмотреть в глаза.
… Иду по дороге чистой,
Путь радостью осиян:
То Родины взор лучистый
Развеял вдали туман.
Ах, как на душе теплеет!
Пусть ветер опять свиреп –
Но через котомку греет
Уложенный ею хлеб.
ВООБРАЖЕНИЕ
Воображение уносит
Туда, где в хоре строгих сосен
Одна, как лира, запоёт;
Ах, ствол двойной, хмельной, багряный,
О чём звучит напев твой странный,
Давая памяти полёт?..
Быть может, в детство опуститься -
Туда, где ясная водица,
Где в наших лицах облака?
И вспоминается до дрожи,
Что вся река была похожа
На свет парного молока.
И так же пахло рядом сено.
Но берега-то не кисельны –
Голодны были и страшны;
Мы для еды крапиву рвали.
…Черны обрывов караваи –
Как хлеб оставшейся войны.
Да, мы сполна его вкусили
Во глубине сырой России,
И мы порой давились им:
Бежал ко мне Селицкий Вовка,
Но вот споткнулся он неловко
И вместо Вовки – рваный дым…
О чём ещё? О старой школе –
К ней добираться через поле
Сквозь непроглядный снеговей.
Кололся снег, как шерсть на холке;
Я в школу шёл, за мною – волки.
Но я был всё же порезвей.
Не погубил ни волк, ни случай.
Была судьба ещё покруче,
Но всё же свет она дала.
… Звени-звени, сосна златая,
Струи, струи, не уставая,
Поющий воздух для крыла.
Куда ещё бы устремиться?
Воображение – как птица,
А я – Телесиком на ней.
Как далеко… Отстали стаи.
Как высоко… Вся жизнь былая –
Как россыпь гаснущих огней.
Летит грядущее навстречу.
Оно клекочет иль щебечет?
Оно слепит глаза, как дым!
Молю тебя, воображенье:
Покуда я не стану тенью,
Дай перемолвиться мне с ним.
Кружи меня над миром целым,
Мчи к фантастическим пределам;
И только у родных могил,
Совсем простых, совсем недальних,
До боли горьких и реальных,
Стряхни меня с широких крыл.
ОРЕХОВО
- Вот здесь прошло моё детство, -
Мне мама, грустя, сказала, -
Вот этот огромный камень
Тогда подпирал мой дом;
И только вот здесь, пожалуй,
Мне хочется жить сначала –
Чтоб можно опять, разувшись,
Бежать к заре босиком.
Бывало, оно ночами
Ко мне прилетало птицей;
Едва щебетнёт и снова
Оставит мои мечты;
И я тогда понимала:
Оно седины боится,
Как смерти боится сердце,
Как утренника - цветы.
Как странно в гостях у детства!
К чему ни притронусь – гаснет;
И даже в ночном колодце
Звезд`ы уже не сыскать,
И в тучи раздумий тёмных
Спрятался месяц ясный,
И речка мои морщины
Силится повторять.
… Здесь было мамино детство!
Его унесли туманы,
Его разметал по свету
Военный тяжёлый гром;
И, снова сюда вернувшись,
Оно узнаёт не маму,
А девочку, к нам бегущую,
И машущую платком.
ПРЕДВОЕННАЯ ДЕРЕВНЯ
В деревне, как электроток,
Поспешно новости несутся:
- Приехал зять. Встречай, браток.
Не знал? Давно пора проснуться.
- А Милка хахаля встречать
Скорей на станцию рванулась.
- Ну, девка! Одурела, чать!
Да бросит он!
-… Одна вернулась.
Но ахнула вся сторона,
Когда хрипнул, и не спьяна,
Один мужик аж еле-еле:
- Эх, земляки, пришла война…
- Да замолчи ты, сатана!
Приснилось, что ль, тебе спьяна?..
Смотри «навесим ордена»!
… Не верили и не хотели.
ШКОЛА
Нас было десять с года сорок пятого.
Сидели за обугленными партами –
Не от войны, а просто был пожар;
Но школа наша всё же уцелела,
И я держал в руке обломок мела
И уравненья муторно решал.
Ах, как они мне, право, не давались –
Как птицы, из сознанья вырывались:
Лень-матушка гнездо вила в мозгу;
И я мечтал о лете, как о ласке, -
Чтобы – рыбалка, чтоб в немецкой каске
Опять варить с ребятами уху.
А в играх были мы неутомимы;
И как хотелось: пусть хотя б не мину,
Гранату бы найти или патрон;
Сапёры всё же нас опередили,
А то бы вспоминали: «Жили-были…»
А может, и не вспомнили потом.
Мы бегали, крутились и свистели,
Мы из рогаток поражали цели,
А в жизни – ни один из нас не смог.
Потом судьба нас всех переломала:
Нас девять стало… Это очень мало.
И каждый, вот, по сути, одинок.
Встречаемся. Вздыхаем виновато:
Мол, школа – ненасытная утрата:
Вот жизнь была… Не то что, мол, потом.
… Лишь чрез года узнали мы когда-то:
В подполье немцы спрятали снаряды;
А мы плясали так на выпускном…
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА МОТОРИНА
Памяти моей любимой учительницы
Мария Александровна Моторина,
Мне Вашей смертью память не зашторена;
Мария Александровна Моторина,
Ваш в классе продолжается урок
О Пестеле, о Герцене, о Пушкине;
Но сердце вот иным сейчас разбужено –
Тем самым, что я знать тогда не мог.
Урок стал впрок; но рок-то Вас не жаловал:
Война. Болото. Путь на Селижарово.
Дорога к дому… В битве сгинул муж.
Вдовство. Сиротство. Хмурые хозяева.
И за спиной былая жизнь – как зарево;
Оно погасло от охрипших стуж!
Уж не от них ли волосы метельные
И нотки в Вашей речи запредельные,
И скомканность в цитатах чьих-то строк?
Не хочется о Пестеле и Пушкине!
Они -- в былом! Они – такие скучные!
Мы Вашей жизнью быть хотим научены!
Но – поздно! Ваш кончается урок –
Как будто на экране догорающем…
И продолженье – разве только кладбище?
И всё в одну могилу вмещено?
Мария Александровна Моторина!
Луна сквозистой тучкою зашторена;
Не Ваше ль занавешено окно?
Не к новому ль уроку Вы готовитесь?
Иль смертью сына снова Вы расстроились?
И страстно призываете свою?
Мария Александровна Моторина!
Какое счастье иль какое горе мне,
Что я Вас этим только воспою!..
В любой судьбе – одни сплошные «неуды»;
И на земле мы были или не были?
Кого спросить об этом наугад?
Грущу над безымянными могилами,
Где красными небесными чернилами
Оценки снова ставит нам закат.
БАЛЛАДА О СНАРЯДЕ
Снаряд, таящий ад
В крапиве у плетня,
Бросал, наверно, взгляд
Не только на меня.
Толпились муравьи
Вокруг его боков;
И слишком невдали
Четвёрка пареньков;
И слишком невдали
Рассветное село;
И слишком невдали
То дерево цвело;
Из доброго гнезда
Птенцы скользили ввысь.
… И он, как никогда,
Почуял рядом жизнь!
Из гибельных берлог,
Ломая садик, двор,
Багровый осьминог
К нам щупальца простёр!
Воронка на лужке.
Неясный чей-то крик.
У Вовки на виске –
Пять огненных брусник…
ОСКОЛКИ
С деревней время разлучало.
Смотрю: как мало стало труб;
И дважды молнией сжигало
За это время старый дуб.
Стоял он три столетья кряду
В любую непогодь земли;
Его осколки от снарядов –
И те обрушить не смогли.
И простоял ещё бы столько!
Мне говорят: «Открой глаза:
Наружу вылезли осколки;
Их и заметила гроза».
ЧАСЫ
Мой день рожденья не сожжён войною –
Боялся я лишь грома и осы.
Но до сих пор висят передо мною
Трофейные немецкие часы.
Их дедушка показывал мне в детстве;
Рассказывал, каким был этот год.
На крышечке – фамилия владельца;
Булавкой нацарапано: «Ost Front».
… Он бы пришёл за ними, если б ожил!
Но есть молчанье, что страшней грозы.
И если снова на Земле тревожно –
Как тикают проклятые часы!
ДОТ
Немецкий дот, притихший на опушке,
Колодина исчезнувших болот.
Его, видать, не взяли наши пушки.
Не взяли пули.
Время – не берёт.
И снова, снова пялится он хмуро
На то, что продолжает петь и жить.
И хочется мне лечь на амбразуру,
Чтоб взгляд его проклятый потушить!
ОГОНЬ
… И внезапно опустили вилы;
Задрожал в испуге иван-чай:
Старую немецкую могилу
Мы в лесу разрыли невзначай.
Вспоминая, ахнуть остаётся:
Их лежало около пяти;
Мы ж хотели воду от болотца
Возле сенокоса отвести.
На одном – крестатый чёрный орден,
Хоть насквозь истлело барахло.
… Только что стоял прекрасный полдень –
Сразу небо тучами пошло!
И внезапно яростная вспышка
Бросила свой отсвет на меня:
Понял я, что это стало выше
Трепетанье Вечного Огня.
СОЛНЦЕ
Что древнее всего? Отвечаю: наверное, солнце:
На него князь Димитрий над красной Непрядвой смотрел;
И жужжащею тучей его заслоняли не осы,
А несущие смерть мириады мамаевых стрел.
И мой дедушка тоже искал его после атаки;
Но не сразу уплыл орудийный клубящийся дым.
Вы пытались, астрологи, как-то разгадывать знаки
И судьбу человечества вы толковали по ним.
Ни при чём суеверья. Например, мне до боли понятно:
Почему на мгновенья, а чаще всего на года –
Когда вспыхнет война – то на нём появляются пятна;
Так на лицах людских появляются пятна стыда!
… Я стою над рекой; надо мной веет ветер могучий,
И погас горизонт, непонятной тоской ослепя.
О, светило великое! Это какие же тучи
Заклубились опять, заслоняя от мира тебя?..
ВОЙНА
Дымятся кровавые дали,
Над смыслом куражится ад,
И лица темны у медалей,
Живых не сыскавших солдат.
* * *
Что-то горело, дымилось и рвалось,
Что-то рыдало и звало во тьме,
Что-то ума, задыхаясь, лишалось,
Что-то стреляло, оставшись в уме.
* * *
О, как здесь бытию живым остаться -
Где льётся кровь, где слышен хруст костей,
Где танки, как чудовища пространства,
Сменили динозавров всех мастей?
А стрелы поменялись на орудья,
И рявкать тем на жизнь не надоест;
Ну а людей опять сменили люди
С клыками напряженными сердец.
ПОХОРОНЫ СОЛДАТ
Шли впереди туманы,
Сзади -- оркестров вой;
Шли за гробами мамы,
Полные сединой –
Белой сплошной зимой…
СОЖЖЁННАЯ ДЕРЕВНЯ
Как воет оркестр в округе! –
Так воет, наверно, ад:
То к трубам прильнули вьюги,
А трубы – давно без хат.
СОН О ВОЙНЕ
Что видел во сне – я не знаю,
Но, кажется, рокот атак,
Какое-то странное знамя,
Или, по-старинному, стяг.
Он вился над нашею мощью,
На бой подгоняя сердца;
И дыры на нём – словно очи
Глядящего в душу отца.
Я рухнул. Закрыл он мне очи,
Склонясь бахромой наконец, -
Как будто усами щекочет
На смерть проводящий отец.
А Родина горько, послушно
По всем обагрённым местам,
Как будто взбивая подушки,
Могилы готовила нам.
ВОЕННАЯ НОЧЬ
Ночь превращается в молчанье;
И лишь сверчок и соловей
Заклясть грядущее рычанье
Хотят мелодией своей.
* * *
Ах! Надолго заряжена пушка!
Что ж, наверно, пора разрядить.
В этом мире от выстрелов душно.
Сколько ж в синем тумане бродить?..
ГОРЕ
Снега покрыли кровь земли родной,
Как листопад недавно покрывали,
И ветер выл протяжною виной,
И в журавлиный стон сливались дали.
И снегопад рябил, совсем как зной
Загробной м`уки и земной печали.
ФРОНТОВЫЕ РИСУНКИ
Войну порывисто рисуют
Карандаши солдатских судеб,
Что не сломались под огнём;
Ну а война того не хочет –
Она грохочет, как хохочет,
Глумясь опять над Божьим днём.
Но окаянной не подвластны
Те облака на небе ясном,
Что состраданьем расцвели
К делам земным в дыму угрюмом, -
Вернули свет солдатским думам
И солнце вешнее зажгли.
Оно ещё вдали, конечно,
Светило радости сердечной,
Как над рейхстагом взвитый стяг;
К нему идти от Сталинграда,
От Волхова, другого ада,
Не укорачивая шаг.
И разве только на привале
Зарисовать крутые дали
И судеб ратные штрихи.
Никто, ничто не позабыты!
Бой отгремел, и танки сбиты.
Дымятся вражьих туч верхи.
… Читает рядовой Медведев
Крутые строки о победе –
Они – единственный настил,
Чрез топь, где слёзы с кровью снова.
Замолк… Но Лена из столовой
Нальёт сто грамм, чтоб не грустил.
… А вот пехота спит на марше.
… А вот ярится в рукопашном.
… Вот - после боя тишина.
О, эта выставка святая!
О, чувств солдатских взвитых стая!
Их видит Родина-страна.
Здесь всё в порыве и движенье,
В покое, но не в пораженье –
В землянке, иль у партизан,
Или наутро после боя,
Или в прозренье после боли –
Сквозь тот пороховой туман.
Мне снится: вновь войну рисуют
Карандаши солдатских судеб;
И не сломался ни один.
О, высота святого мига:
Как в Сталинграде стало тихо!
Но всё ещё не взят Берлин…
СОЛДАТЫ
Они пришли с войны минувшей;
Их окружила детвора.
Я помню: заложило уши
От деревенского «ура-а!..»
Они пришли, кто в громе выжил,
Кто из пожара вынес жизнь;
Я помню: солнце стало ближе
От рук, меня взметнувших ввысь.
Я помню радужные искры
На месте пасмурной беды;
Я помню солнечные избы
На месте горькой лебеды.
До счастья руки были цепки –
Оно росло и там, и тут.
И в небеса взлетали щепки,
Как новый радостный салют.
ЗЕМЛЯ
Мело по белу свету
Калёным ураганом,
И белый свет взрывался
И превращался в прах –
Земля, как грудь солдата,
Была в смертельных ранах –
В воронках и в траншеях,
И погребальных рвах.
Земля живой осталась,
И солнце было радо,
И сердце побеждало
И горести, и страх.
Земля, как грудь солдата,
Была тогда в наградах –
В сосновых крепких избах
И радужных лугах.
СЕЛО ХОЛМЕЦ
Село Холмец.
Здесь тишина – бессмертна,
И синяя-пресиняя она;
Порывы скорби и порывы ветра
Удерживает властно тишина.
Село Холмец.
Повзводно обелиски.
Бессмертья строй. Примкнутые штыки.
И облака – круглы и золотисты –
От неба запоздавшие венки.
Село Холмец.
Оно под стать погоде:
Всё ближе к обелискам белый сад;
И яблони на кладбище заходят –
Невесты не вернувшихся солдат.
ОБЕЛИСК
Дивизия деревню отстояла;
Ей Родина цветы приносит вновь –
В который раз поправит одеяло
У спящих вечным сном своих сынов.
ДВЕ ВОЙНЫ
Где ты, первая мировая?
Мне старик рассказал о ней:
«Понимаешь, - вздохнул он, - Валя,
Из-за слёз не видали дней…
И ещё была мировая –
Возле сердца её огни.
Хоть, понятно, она другая,
Ну а слёзы на вкус – одни».
Есть возмездье воспоминанья:
«Да гори они, обе, огнём!»
Есть от слёз до слез расстоянье –
Больно ветру и солнцу в нём.
ЗВЕЗДА ДЕДУШКИ
На груди у дедушки Звезда
Блещет, словно солнце, золотая;
И под нею сердце не стихает,
И хрипит от раны иногда.
ДЕДУШКЕ
Снаряд пролетел… бывает…
Но сердце опять в огне.
О деда! Зачем ты память
Свою раскрываешь мне?..
Мне страшно средь этой боли,
Со смертью не по пути.
О деда! На минном поле
Мальчоночке не пройти.
МОЙ ДЕДУШКА
Мой дедушка курить внезапно бросил –
Сказал он: «Словно порохом несёт…».
Понятно, что в багряных залпах осень
С войны ему покоя не даёт.
Но даже часто и зимою сивой
Стреляет кашлем раненая грудь:
Дымок печной трубы и запах взрыва
Соединились в сердце – не вздохнуть.
ЗА СТОЛОМ
Мы, деда, вновь с тобою пьём
Такую радостную водку!
Стаканов звону вторит гром –
Нас понимает вот погодка.
Она, как мы, хмельным-хмельна,
Она бушует свежим ветром;
Ей подчиняется страна,
Склонясь под этим резким светом.
Он – словно свет прожекторов,
Который ты сегодня вспомнил, -
На краткий миг… И кратки вновь
Раскаты грома, вспышки молний.
А постоянны лишь судьба
И ей сроднённые мужчины,
И наша добрая судьба,
И свет, расправивший морщины.
ИЮЛЬ
Дедушка, забудем сенокос:
Душно от лучей и от стрекоз;
Кружат среди чистых облаков
Души золотистые цветков.
Дедушка, присядем… Недосуг?
Дедушка, забыл о смерти луг,
И трава живая из росы
Засмотрелась в зеркальце косы…
ПИЛИМ С ДЕДУШКОЙ ДРОВА
Мы пилим с дедушкой дрова.
Опилки прошлые багровы.
… Не занимались, право слово,
Мы этим месяц или два.
Мы наверстаем, так и быть.
Нам есть о чём поговорить.
Опилки свежие летят,
Как снег на бывший листопад…
ДЕДУШКА
Венок сонетов
Памяти моего дедушки
Героя Советского Союза Николая Тимофеевича Курдова
1
Вот, дедушка, когда ты отдохнёшь…
“Спокойной ночи!” – я скажу, прощаясь,
Как раньше, в жизни… Мы вот жили всё ж! –
Страдая, умирая и печалясь…
Тебя лишившись, нет, я не отчаюсь
Средь ясных лиц и безобразных рож.
Пока я жив, тебя не тронет ложь;
А с ней с тобой мы часто так встречались.
… Они посмели, недочеловеки,
Топтать твою геройскую Звезду!
Им – жариться на Страшном на Суду!
Поклясться в этом я к тебе приду,
Но взор твой благодарный не найду.
Как, право, жаль, что это уж – навеки…
2
Как, право, жаль, что это уж – навеки,
Что вечна лишь могильная трава.
И, как всегда, изменчива молва…
И злую рябь рождает в человеке.
Но кто-то ж смог так воду замутить:
Снял, мол, Звезду с убитого солдата!..
Но кто-то ж не ругнул: “Не может быть!”.
А ты -- ночами плакал виновато:
“За что они?.. О Господи! За что ж?…”.
Ты сердцем на ребёнка был похож,
Какого, проходя, кнутом хлестнули !
Слова – не дуры! Дуры -- только пули.
Словами пристрелялась метко ложь.
Ты нёс одну из самых тяжких нош…
3
Ты нёс одну из самых тяжких нош.
И нагрузили – с самого рожденья:
Был восьмерым в семье… лупили… что ж…
Свистели злобой детские мгновенья!
Отец был не на ангела похож,
И дьяволом назвать негоже вроде?
Торгаш… Мужик… Дубитель конских кож…
Умел быть крепким при любой погоде.
А в матери – жила былая Русь:
Слова былин… Частушек кукареки…
Они мгновенны были? Ну и пусть.
Но в памяти и сердце – не померкли.
И в голосе её светилась грусть,
И взор порой темнила в человеке.
4
И взор порой темнила в человеке
То ль высота, то ль, может, глубина…
А Мировая Первая война
Закрыла многим дни, мгновенья, веки.
Ты помнишь, деда?... Фронт... Кругом – прорехи.
В них фрицы рвутся, словно сатана.
Ты – пулемётчик. Но огня стена
Сильней, чем пулемёта пересверки.
И – навалилась на тебя она!
И ты когда, контуженный, очнулся –
В тебя чуть штык австрийский не воткнулся!
Но помешала взгляду пелена!
Ах, память, память… То огонь, то рожь…
Да нет… Она -- не подлость и не ложь.
5
Да нет, она – не подлость и не ложь –
В неволе жить немецкой в ту эпоху.
… Какому, право, мне молиться Богу,
Что выжил ты, сбежав в густую рожь?…
И – не один! С десяток вроде всё ж.
И – расстрелял погоню Виноградов –
Сибирячок! Но не спастись от гадов:
Овчарки… Крики… Сонм рогатых рож…
“Стрелянье” стыков… Смертников вагон…
И в нём – на смерть готовые калеки.
Но грянул революции закон
И дверь рванул: - Вылазьте, человеки!
Теперь “камрады” вы! Не прах! Не стон!
И не зерно, гниющее в сусеке.
6
И не “зерно, гниющее в сусеке”, -
Рассыпалось, помчалось по домам.
А дома -- каждый царь, палач и хам!
Гражданская война! Не до потехи.
Эх, разгулялись горе-неумехи!
Шатнулся дом! Рассыпался и Храм.
И ты не понял, что ты деешь, сам.
Но кровью русской не багрил ты реки.
Ушёл ты в труд. Казалось, что -- навеки.
И гладил подрастающую рожь,
Как будто бы власа земле-калеке.
И заклинал: - Никто её не трожь!
И не вражда взрастала в человеке,
Но – совесть! Но – священной чести дрожь!
7
Но совесть, но священной чести дрожь
Сменились вновь бессильной злобы дрожью:
Свели коня лоснящиеся рожи:
Кулацкий, мол… Ты грянул вслед – Не трожь!
- Ах, та-ак!… - тогда под хату подвели,
Почти как трос, пеньковую верёвку
И трактором смахнули крышу ловко!
А ты стонал тогда в крови, в пыли.
Заездили, загробили коня
И – землю всю! Колхозами казня
Её богатство, труд её вовеки.
И – сорняками вызрела страна!
Твоя же память – вовсе не вина,
Но вся война, что – не в библиотеке.
8
Но вся война, что не в библиотеке,
Была снаружи, в родственных сердцах:
Делили рухлядь, пашню, даже прах!
“Моё – одно, другое… даже третье!”
Но всех смирил животный тёмный страх:
“Великий Перелом”! Лютуют эти –
В кожанках красных: если что не так –
Тах-тах! – и кровью плачут даже дети.
В Тавду погнали стоны, плач и визг.
Ты, дедушка, зашёлся: - Кровопийцы!
И, выбежав, последние гостинцы
Совал беднягам, не успев проститься.
Слезами захватил десятки лиц!
В душе полно обугленных страниц.
9
В душе полно обугленных страниц:
Сгорели “займы, “трудодни” сгорели.
А зёрна в том амбаре общем – прели
Вне голода! – попробуй их коснись.
О, время, время! Сатанинский свист!
Нелепые “туда-сюда” качели!
О, сколькие с верёвок тех слетели!
О, сколько ликов сбито, сколько лиц!
Орали бригадир и атеист
Все об одном – вот так собаки лают –
Что Бога в коммунизме не бывает!
А если так – лопатою крестись.
Слетел огонь с обугленных страниц.
Коснёшься их – и снова запылают.
10
Коснёшься их – и снова запылают
В душе твоей и Курск, и Сталинград.
Огнём ярится самый главный гад!
И по нему стреляет даже память!
Да! Ты – сапёр. Отважней не бывает.
Ты мины обезвреживал подряд.
На гимнастёрке – дырки для наград
Кололи пули… Кровь – не остывает…
Она во мне сознанье вымывает…
Мне снится Днепр и – переправы риск.
А фриц – по волнам и по лодкам шпарит!
Вот-вот он и твою сейчас нашарит!
Пробоина!.. Хоть кровью матерись,
Но – затыкай! Струится кровь в кошмаре,
И нет душе, и нет беде границ!
11
И нет душе, и нет беде границ.
Но ты, как бы от Вия, круг очертишь
Вокруг бортов… Простонешь: - Врёте, черти!
Не утонули – значит, не сдались!
И – вновь за вёсла: “Братцы, понеслись!
Ага!… Уже тень берега чужого!
Мы от луны ушли, как от ожога!
Свинцовых птах уже не слышен свист!
Причалили!… Вы ранены?… Бывает.
Не охайте… Сейчас перевяжу.
И – ждите: я разведаю – скажу,
Каким огнём здесь немец завывает,
И на планшетке это напишу”.
… Лютей простора в жизни не бывает!
12
Лютей простора в жизни не бывает!
И даже здесь, на этом пятачке.
Все точки – те, что в тайне фриц скрывает,
Они уже в твоей, твоей руке!
По ним “катюши” скоро заиграют!
… Но чу!.. Кто это в близком далеке
Отрывисто и чётко так стреляет?..
У фрица автомат дрожит в руке!
Он раненых ребяток добивает!
Ты с ним схватился! Обезвредил всё ж!
И – брег родной тебя уже встречает:
“Курдов, живой?!.. Мы ждали: пропадёшь.
Ну ты, герой!…” – ликуют и качают!
… Вот, дедушка, когда ты отдохнёшь.
13
“Вот, дедушка, когда ты отдохнёшь”,
- Подумалось, но разве это отдых?
На голубые клочья рвётся воздух
От новых восклицаний вражьих рож!
Ты их унял, ты растоптал их всё ж,
Как искры сапогом в кровавой глине;
И звёздочку вручал тебе Калинин –
Хоть раз, но в Кремль за славой ты был вхож!
Домой вернулся – разоренье сплошь.
Но главное - словами разоренье:
Плели та-акое – что темнело зренье!
Завидуя, вылазили из кож!
Словами я воздам им всем презренье!
Но слышишь? Снова бьёт по чести ложь!
14
Но слышишь? Снова бьёт по чести ложь!
Афганистан… Чечня… Другие свары…
Земля опять – подобием кошмара!
И некому кричать: “Назад! Не трожь!”.
Ты в памяти моей опять встаёшь.
Ты мне слова горячие диктуешь –
Слова, что даже смертью не задуешь!
На Вечный Пламень сам ты стал похож.
Твои седины подлый век не трожь!
Я их посмертной доблестью украшу.
Я до потомков донесу их даже –
Дела твои; а ими ты цветёшь.
Воспрянет Честь и рухнет злобы тяжесть!
Вот, дедушка, когда ты отдохнёшь.
15
МАГИСТРАЛ
Вот, дедушка, когда ты отдохнёшь.
Как, право, жаль, что это уж навеки.
Ты нёс одну из самых тяжких нош,
Какая взор темнила в человеке.
Да нет, она не подлость и не ложь,
И не зерно, гниющее в сусеке,
Но – совесть! Но – священной чести дрожь.
Но – вся война, что не в библиотеке!
В душе полно обугленных страниц.
Коснёшься их – и снова запылают.
И нет душе, и нет беде границ!
Лютей простора в жизни не бывает.
Вот, дедушка, когда ты отдохнёшь.
Но слышишь? – Снова бьёт по чести ложь!
ПРОВОДЫ
Памяти Н. А. Данилова
Николай Алексеевич,
Вас провожает Коровино,
Как была она рядом,
Как стала сейчас далека –
Бесприютно за гробом
Идёт ваша малая родина,
А большая Отчизна
С небес убрала облака.
В сорок первом призвавшись,
Вы клятву высокую дали:
«Если я уцелею,
Не сгину, как искра, в бою, -
Я клянусь украшать
И лелеять родимые дали,
Словно сердце своё,
Точно ока зеницу свою».
Встали сотни деревьев;
К ним небо дождём потянулось.
Взмыл седой обелиск –
Сразу память людская пришла:
Двадцать пять из деревни
С кровавых полей не вернулось –
Это их имена
Ваша совесть на жести зажгла.
Николай Алексеевич,
Как далеко вы и близко –
Средь людей и природы
Для вас продолжается путь;
И, прощаясь, глядят
Вам вослед имена с обелиска,
И деревья за гробом
Пытаются тоже шагнуть.
Остановка у парка.
Звучат поминальные речи.
Остановка на взгорье.
Оркестры навзрыд голосят.
Ну, а дальше уж птицы
Кричат на небесном наречье,
И встающее солнце –
Как Вечности праведный взгляд.
Николай Алексеевич,
Вас провожает Коровино
В память, песни, преданья
И даже, быть может, в века;
Очи долу потупив,
Идёт ваша малая родина,
А большая Отчизна
За гробом несёт облака.
МИХАЛЫЧ
М. М. Шаренкову
Михалыч, сторожащий сад
Вдвоём с полночной тишиной,
Глядит, как яблоки дрожат,
Посеребрённые луной.
Их раскачал недавний дождь,
Слетев с туманной высоты?
Иль, может быть, иная дрожь
Объемлет ранние плоды?
И дело вовсе не в коне,
Что за ограду заглянул,
И дело здесь не в ребятне –
Из них любой уже уснул…
Мир на движение не скуп –
Ему он силы придаёт –
То в реактивном громе труб
Прошёл военный самолёт.
Он след оставил за собой,
Касаясь облачных вершин, -
И небу волосок седой
Ещё прибавился один…
И у земных вершин разлад,
И отряхнут они лучи,
И долго яблоки дрожат,
И сердце вторит им в ночи.
И мысль оглянется назад –
Где на границе, полон сил,
Михалыч, сторожащий сад,
Когда-то время сторожил.
Он всё отдал ему, что смог, -
И кровь, и сердце да и речь;
Его оружьем оберёг
И хочет сердцем оберечь
От неоглядной суеты
(Её покуда не унять)
И от земной недоброты,
Себя являющей опять…
Чтоб зрели солнечно плоды,
Чтоб не слетали пчёлы с трав,
Чтоб лишь движеньем чистоты
Мир непонятливый был прав!
… Михалыч, сторожащий сад,
Душою вновь отводит гром;
А в небе – яблоки висят,
Посеребрённые дождём.
НАСТЕНЬКА ИЗ ПОСЛЕОПЕРАЦИОННОЙ
А. В. Лякишевой
Вышивками комнаты Настеньки цветут!
А цветы какие… А цветы какие!
Словно рай небесный воцарился тут!
Скажешь так – смутится: «Полно, дорогие…»
Да она давно-то Васильевна уже!
Как давно?.. Да вроде бы более полвека.
Но война дымится и в её душе;
И какая в сердце злая лесосека!
Вырубила стерва подлая война
Эту деревеньку Железницу наотмашь!
И – пороховая злая тишина…
Чем её? Да смертью лишь своей продолжишь!
Впрочем всё же рано… да надо ль умирать?
Слышишь, санитарочка с операционной?
Донесла до Невеля тысяч, может, пять!
И они вливались в гулкие колонны.
Ты смогла их всё ж таки так забинтовать:
От бинта недолго до ленты пулемётной;
И они сумели так повоевать,
Что качнулись чёрного города ворота!
… Вот болезни кружат, кружат над тобой –
Мессеры? Иль в`ороны расправляют когти?
И выходит сердце на последний бой!
И кому здесь ахти? И кому здесь охти?
- … Не смотри в окошко с самого утра, -
Говорила в детстве ей бабушка Агафья. –
Красный сон забудешь!
… Тот, что был вчера,
Даже послезавтра в сердце не избудешь.
Муж погибший в праздник ей принёс цветы:
Ах, какие астры! Ах, какие розы!
Зацвели вдруг щёки средь глухой беды!
Сразу вдруг отпрянули в памяти морозы!
И она вдруг пяльцы с нитками взяла –
Те цветы прилежно снова вышивает;
Комната убогая сразу расцвела,
Словно молодая радостная память!
ИНВАЛИД
- Не думайте – я, право, не пропоица –
Сегодня выпил гадкого вина
И вышел погулять, чтоб успокоиться:
Я инвалид войны. Ушла жена.
… Мол, не могу с тобой питаться кашею.
Я молода, ещё не отцвела;
И слишком ты ночами громко кашляешь, -
Сказала, повернулась и ушла.
… Да, да! Она, конечно же, не старая –
И шестьдесят ещё не отцвели;
И думала, что будет жить со славою.
А к славе-то в придачу костыли.
А к ним теперь в придачу одиночество.
Бывает, погрустишь, поточишь нож;
И разве что во сне, когда захочется,
Друзей к себе с атаки зазовёшь.
Придут они и станут вдруг сердитыми:
«Что ж раньше не сказал, что одинок?
А ну-ка выше нос, минёр Никитович!
У нас тебе всегда готов паёк».
Спасибо, пожалела и милиция –
Хоть в вытрезвитель всё ж не забрала.
… Скрипит кровать, как раньше амуниция, -
В сороковом новёшенькой была.
Ну а сейчас она хоронит заживо,
И кашель не вмещается в груди.
…Он говорил, а я молчал: нельзя же ведь
Ему сказать, что всё, мол, впереди.
УЗНИК БУХЕНВАЛЬДА
А. Е. Масловскому
Узник Бухенвальда встретился со мной,
Горестно представился: - Я Андрей Масловский.
И обдал такою горькою войной,
Словно бы колючкой проволоки жёсткой!
Он, конечно, ею не меня хлестал,
Просто показал мне на запястье номер
И сказал: - Я, парень, знаешь, как устал,
Что порою даже кажется, что помер.
Прежде, чем улечься, всё-таки молюсь;
Это, понимаешь, мне не помогает:
Узником проклятым снова становлюсь!
Бьют меня руками,
плётками,
ногами!
Поднимусь – обильный, словно слёзы, дождь!
Кончился – и небо отражают лужи;
И зачем-то вёдра в руки ты берёшь,
И черпаешь небо, и несёшь натужно.
И следят зрачками дула за тобой,
Как переливаешь вновь из лужи в лужу.
- Так зачем такое? – восклицает боль.
- Так скорей подохнешь! – отвечает ужас.
Как-то вот однажды на моих глазах
Молодой парнишка фрицу плюнул в рожу.
Рухнул на колючку! Превратился в прах!
Полыхнул бесстрашьем, совестью он всё же!
Я не смог такого. Долго страхом тлел.
Вот бесовской ночью и поныне тлею!
Не горю одним из крематорных тел!
Но понять я счастье это не умею.
И полвека после не дают мне льгот.
Говорят: и нынче ты ещё не узник.
И колючкой тянутся вновь за годом год –
Никакой советский, никакой союзник.
Вызволили разве?.. По ночам молюсь.
Может быть, скончаюсь наконец-то ночью,
Но молитвой этой к Господу я рвусь,
Оставляя жизни на колючке клочья!
МУЗЫКА БУХЕНВАЛЬДА
Б`ухает Бухенвальд,
Ухает, будто филин,
С сердцем моим в лад…
Это совсем не в фильме!
Слеза у меня окалиной –
Я сил не найду для мести.
Какая ж она такая
Музыка нашей смерти?!
Среди палачей медных
Неужто мы все живы?
А звуки из инструментов
Выдёргивают, как жилы!
А клавиш ступни чёрные
В мелодии, как в крови.
О, пианино чёртово,
Пора тебя укротить!
И если начнётся скрипка,
Мне хочется болью вскрикнуть:
Музыка – сердце в креп,
Суровая, точно нитка,
Которой делили хлеб…
Беснуйтесь, играйте сволочи!
Заполнили крематории?
Метут человечьи волосы
Овчарки амбулаторные.
О люди, что были суками,
Штыками пусть вам земля!
О люди, что были звуками,
В долгу перед вами я.
Товарищи, вас не знаю я:
Вы где-то навек уснули
Страшными нотными знаками
На проволок партитуре,
Но вами я закалённый.
Не просто я ваш наследник.
... Иголкою раскалённой
Под сердце аккорд последний!
Он душу сдавил тисками,
Он завтра ещё приснится;
И слёзы колоколами
Качаются на ресницах.
МЕМОРИАЛ У ДУБОСЕКОВА
Как в легенде солдаты вдруг выросли!
Мощный камень прочнее баллад.
О, какие большие панфиловцы
На том поле сегодня стоят!
Правда, мыслить кощунственно так-то,
Но невольно подумалось тут:
А какие ж огромные танки,
К ним примериваясь, попрут?..
БАЛЛАДА ОБ ОДНОМ ИЗ ДВАДЦАТИ ВОСЬМИ
Как известно, из двадцати восьми панфиловцев
погибли не все. Когда один из них после войны
заявил о себе, в соответствующем ведомстве его
спросили: «Почему ты жив?»
1
- Почему ты жив? Почему?
Воскресать не время.
(«Почему ты жид?!..» -
Точно так же кричали евреям).
Почему не остался там –
Под рокочуще-чёрной громадой?
Почему не швырнул под танк
Своё сердце тогда гранатой?
Почему ты украл себя
Из баллад, из баланд, из басен?
Их разбила твоя судьба…
Понимаешь, как ты опасен?
Почему сбежал с партитур
Тех симфоний надрывно-медных?
Ты сидишь, устало-сутул…
Понимаешь, какой ты смертный?..
Ты отмеченный, ты – герой,
А лицо – как в морщинах зеркало;
Спишь в постели... Не под горой
На разъезде том Дубосеково.
Чем загладишь свою вину?
Почему?!
2
- Значит, всё же не мёртв?
Почему ж, как гранаты чека,
У меня до сих пор
Передёргивается щека?..
Память вздыбилась, словно взрыв,
Голова, как землянка, вздрогнула…
Чёрт возьми, почему я жив?
Чёрт возьми, вы меня не трогайте!
Я, наверное, заслужил…
Жил!
Может, так же, как вы, любил…
Бил!
Но не вашими снами спал…
Сдал…
Моё прошлое, лучше б сжечь тебя!
Соберутся седые женщины…
В каждой вдовьей слезе тону.
Потому.
Вижу мальчика с жёлтым шариком…
(Как те фары по лицам шарили…)
За вихры его потяну…
Потому!
Я боюсь выходить на улицу:
Ливень был, словно битва, кратким;
Туча низкая, туча узкая –
Точно гусеница от танка!
Я зимою на лыжи встану…
Тишина разорвётся вмиг:
Хруст поляны, как хруст суставов, --
Выворачиваемых моих!
В крематорий потянут волоком…
Лагерь… лай… автоматы… прочь!..
Ни собак, ни колючей проволоки.
Н о ч ь.
Моя жизнь меня обелит,
Но болит моё сердце давнее –
Оно стынет, как обелиск,
На могиле ребят раздавленных.
Что ж, спасибо, Россия… Ты
Возвратила живому имя,
Но звезда на моей груди –
Это звёздочка та, над ними.
От неё всему миру жарко,
От неё я сейчас в хмелю.
От неё, как их цигарок,
Прикурю…
Всё опасно, что позади.
А фугасы ревут в груди.
Говорите, зачем я жив?
Нарастает гуденье жил.
Где Россия, где я – не пойму.
Потому!
3
Человек не спит. И глаза
Молчаливей надгробных плит.
И, как Вечный Огонь, слеза
На щеке у него горит.
ПОСЛЕ БОЯ
В окопе он очнулся от озноба;
И боль гудела в раненых ногах,
И в сердце всё не остывала злоба,
И, словно танк, откатывался страх.
А впрочем, вовсе не было окопа –
Он превратился в яму, слякоть, ров;
Ах, гусеницам так была охота
Жизнь превратить в удушливую кровь.
Но гусеницы были неуклюжи:
Жизнь как-то проскользнула между них;
И этот танк потом сгорел, к тому же.
Вставай, солдат! Напрасно ты притих.
Ночь тёмная, как этот запах гари.
Семь танков тлеют. В чём твоя печаль?..
И день за это будет благодарен.
Да и Победе ордена не жаль.
ЛЕНИНГРАД. ФЕВРАЛЬ 1942-го
Друзья погибли, умерли подруги,
И всё теснее тёмных сил кольцо;
Но в центре – словно свет блокадной вьюги –
Святой Берггольц бесстрашное лицо!
СТАЛИНГРАД
В нашу память, как ветер пустыни,
Прорывается память войны:
В Сталинграде, сказали, доныне
Есть дома, словно пламя, красны.
О ЗОЕ КОСМОДЕМЬЯНСКОЙ
Толкуют учёные дяди и тёти,
Как изверги долго глумились над ней;
Как холодно Зое на эшафоте!
Но в памяти грустной ещё холодней.
К ПОРТРЕТУ МАРШАЛА ЖУКОВА
Жуков – маршал в орденах и звёздах,
Словно честь средь тёмных тусклых душ;
А его сознанье – в дымных вёрстах
И в огнях салютов и «катюш».
* * *
Жестокий Жуков чуть ли не святым
О нём в воспоминаниях глядится.
… Конечно! Он Победу через дым
Иконою пронёс – таким земным,
И беспощадной совестью судим.
Не безучастной!
В этом стал родным
Земле и небу!
И Победа – длится…
ПАМЯТНИК МАРШАЛУ ЖУКОВУ
Маршал Жуков на седом коне
Стынет у крошащейся твердыни,
Что кирпичным знаменем доныне
У народа горького в цене.
Маршал, вы сейчас не на войне.
Вы – в стене, как знамени частица.
И вот здесь… Как грустно раздвоиться
В непомерной тяжкой тишине!
Маршал, ваши тысячи солдат
В бронзе по стране родной стоят –
Словно ждут опять команды вашей;
И который имечко забыл –
На одной из доблестных могил
Пламенем святым всё время машет.
СТИХИ О ЮРИИ ЛЕВИТАНЕ
У микрофона – Левитан;
И микрофон вбирает голос,
Неся его через туман,
Где небо взрывом раскололось.
Но голос жёстче, чем металл.
Сейчас ему мешает жалость.
Вот он за шиворот поднял
Тех, кто в окопе жалко сжались!
И вот они в атаку прут;
И голос танки подпирает!
О! Этот ветер зол и крут!
Но он салютами играет!
Как заалел потом восток
От жёсткого: «Назад ни шагу!»
О голос! – как стальной флагшток
Полотнища, что над рейхстагом!
9 МАЯ 1945 года
Было солнечно и холодно –
Это в жизни длилась смерть;
Было горестно и голодно –
И победой не согреть.
И салюта мыслей звонкого
Не послышалось пока;
И летели похоронками
Над землёю облака.
СОНЕТ О ШОСТАКОВИЧЕ
Шостакович ар`еста мин`ул.
Но страшился и муторно ждал.
И войны вдруг послышался гул,
И трагизма вскипающий вал.
Он симфонией не называл
То, что в сердце недужном творилось;
Время в нём вдруг огнём озарилось.
Бывший страх узнавать перестал.
И симфоний великих валы
Сами в душу, бушуя, ворвались;
Чайки мыслей и чувств заметались,
Как лучи, средь вскипающей мглы.
Продолжали стальные стволы
Композитора совесть и ярость.
СОНЕТ О ЮРИИ БЕЛАШЕ
Вспомните поэта Белаша
Юрия; не слышали такого?..
Вы оглохли! Но рыдает слово,
Восклицает гордая душа.
… Как о чём? Куда пехота шла,
Знаменем гонимая багровым,
Маршалом казнимая бедовым –
Росчерком его карандаша.
О, безбожный и сиротский век,
Трудно постигаемый судьбою!
Завещал развеять человек
Прах свой над прошедшим ратным полем.
Память в этом облачке жива;
И пылают огненно слова.
САНИТАРНЫЙ ПОЕЗД
Войны глухие перегоны.
Гремит на стыках тяжкий вихрь;
Законсервированы стоны
В вагонах грязных фронтовых.
В них боль от сердца к сердцу мчится,
Как этот поезд на восток;
И только слышно: «Пить, сестрица…»
Или в бреду: «Добей, браток...».
ПОСЛЕ АТАКИ
Прошла атака… Дождь за нею следом
Шагнул, переступив через испуг, –
И небо напряжённым нервным светом
Убитых лица озарило вдруг.
А после туча небо всё застлала,
День превратив в одну сырую ночь, --
Она убитым плакать помогала,
В другом была бессильна им помочь.
МИНЫ
Мины рвутся, касаясь травы;
Кто на фронте бывал – это знает.
… И коснулась одна головы,
А другая – сорвала и знамя.
Знамя поднял другой человек,
Свист смертельный душой не приемля;
И трава поднимается вверх,
Чтоб собою спасти эту землю.
* * *
… И мины вдруг увидел он в полёте:
Летели, словно чёрные жуки;
Они его, его искали плоти!
И были от неё недалеки.
Его спасла земля родная вроде;
В неё он вжался, но не навсегда:
Взлетели рядом комья чёрной плоти,
И кровью тёмной брызнула вода.
ПРЯМОЕ ПОПАДАНИЕ
Попал снаряд. А церковь – не качнулась;
Была лишь в ней какая-то сутулость
От этих и былых кромешных дел;
И только стёкла всхлипнули у окон
Да у Христа сочилось кровью око,
И колокол закопанный гудел!
СБИТЫЙ «ЯК»
Был «ЯК» подбит.
… Он прыгнул с парашютом –
Да, лётчику уже не до высот.
И небо распорол своим маршрутом
Дугой дымящей бедный самолёт.
И рухнул «ЯК» в окрестное болото.
Оно вздохнуло: «завтрак», мол, не свеж…
Но всё ж глотнуло, и взяла зевота;
И всё чинило долго, неохотно
Небесную распоротую брешь.
НАГРАДЫ
Пожелтевшие от пота гимнастёрки!
И от солнца им немало досталось!
И карманы трут оставленные корки –
Порубать как надо всё ж не довелось.
Не от водки – от атаки взгляды дики;
Ваша форма – цвета выжженной земли.
Не сверлите, хлопцы, орденские дырки,
Если пули в этом вам не помогли.
СТРЕЛОК
Ты знаешь, как пули поют?
Как тонкие струны тугие.
Вот смерть как приладилась тут
Наигрывать звуки глухие!
Ты сам – мимолётный стрелок,
Ты сам ей в помощники вышел;
Услышишь всего лишь разок,
А залп над собой не услышишь.
МИНУТА МОЛЧАНЬЯ
Воцарилась минута молчанья;
И внезапно послышалось в ней
То, что бухало злыми ночами,
Что потом набухало очами,
Поминально стонало свечами.
… Ох, кончалась бы, что ль, поскорей!
СТИХИ О ВЕЧНОМ ОГНЕ
Синий пламень вьётся как живой –
Это спирт пылает фронтовой:
Поминали павших, как могли;
Недопили, а потом ушли,
Услыхав команду: «По местам!»
… А верней всего, он вспыхнул сам
От победных залпов и костров
Или от очей сирот и вдов.
МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА
У этого безвестного бойца –
Ни имени, ни званья, ни лица;
И Вечный Пламень, что над ним парит,
Его судьбу, увы, не озарит –
Ни Родину, ни сердце, ни село;
И от бессмертья вовсе не светло.
ПИСЬМА ВОЕННЫЕ
Письма военные порохом пахнут.
Сердце сжимается: аж до сих пор!
Дедовский ящик фанерный распахнут –
Сердце моё он берёт на измор!
Где-то снаружи войну позабыли –
Дата одна в веренице из дат.
Здесь между строчек багряною пылью
Хлещет по лицам погибших солдат!
Словно идёшь ты по минному полю;
Строчками проволок призрак колюч;
И над тобою, как знамя живое,
Небо в прострелах с разрывами туч.
Ах, скособоченный тоненький ящик!
Что в нём сокрыто во мнимой тиши?
Разве не ядерный он чемоданчик
И для Отчизны, и для души?..
ВДОВА
Она прядёт немыслимые нити
(Он – не придёт…).
Летят слова и звёзды, и событья –
Она прядёт.
Есть варежки ему и даже свитер
(Он – не придёт…).
И Млечный Путь – запутанною нитью…
Она – прядёт.
БЕЗ ВЕСТИ
«Без вести пропавший… Это ж надо!
Так бы хоть могилушку обнять.
Правда, есть нелёгкая отрада:
Он любил и в жизни помолчать.
Постою, как раньше, у запруды,
И на миг забуду, что – вдова:
Может, и послышатся откуда
Без вести пропавшие слова».
* * *
Уймитесь вы, земные ураганы,
И расступитесь, душные туманы,
Луна, дорогу озари с высот,
Сойдите с той дороги, звери, скалы:
Вдова полвека мужа ожидала,
И вот он в сновиденье к ней идёт.
МОЛИТВА МАТЕРИ
«Хочу дочурку!.. Господи, помилуй;
Об этом же молюсь я не одна:
Двоих сынов моих война сгубила,
И больше не получит их война!
А если грянет новая – о Боже! –
С дочуркой спрячет нас любая щель –
Её укрыть сумею от бомбёжек,
От взрывов, пуль и вражеских очей.
Пройдёт война -- мы разожжём печурку,
И долго не остынет в ней зола,
И обметёт углы в избе дочурка
От паутины, пороха и зла.
Не надобно мне большего подарка,
Не надо мне отраднее тепла»
… Родилась дочка. Стала санитаркой.
И похоронка на неё пришла.
АИСТЫ
Кружат в небе аисты под осень,
Где рябит ещё от взрывов просинь;
Но от птиц отрады нет в селе:
Аистятам корм они приносят,
Но детишек женщинам не носят,
А мужчины – все давно в земле.
МАТЬ СОЛДАТА
Застыну в кленовом лепете.
Со мной никого нет –
Просто полянка летняя.
Воздух. Цветы. И свет.
Земля моя, мама, Родина,
Зачем не расскажешь, чей
Тот холмик печальной родинкой
На грустном твоём плече?
Вот женщина на скамейку,
Как облачко, проскользнёт
И худенькой телогрейкой
Могилушку обоймёт.
Прошепчет: «Зачем так радужно
И солнышко на тропе?
Тоскую, землица-матушка!
Ревную сынка к тебе.
Твой сок закипает в древе.
Бессонница. Тяжело.
Ах, то, что носила в чреве,
В чрево твоё ушло.
Знаю, ты не оставишь
Меня навсегда с бедой
И снова сынка рождаешь
Яблонькою, звездой.
Он – рядом... Но только… где же?
Всё верила и ждала,
Чтобы моя надежда
Надеждой твоей была.
Я с памятью не полажу.
Зажглись в высоте миры.
Тихо травинки глажу,
Словно его вихры.
Шагнёт загорелый, сильный
И смерти предъявит иск».
Ветер. Могила сына.
Мама – как обелиск.
СТАРЫЙ ОКОП
Окоп, похожий на зигзаг,
Заплыл тяжёлою водою;
Смеётся солнце молодое!
Ему неважен этот знак!
Танцует солнце молодое,
Как в белом платье, в облаках
Над бывшей горькою бедою!
И это праведности знак.
Глядится солнце молодое
Вот в эту глинистую слизь;
А те, кто бились здесь с ордою,
За это и отдали жизнь.
АГАЧКИН
Не веря собственным глазам,
Я сел на край сырой воронки;
Потом спустился… Вижу: там
Чернеет «карандашик» тонкий.
Да, медальон! Раскрыл. Прочёл:
Солдат. Фамилия «Агачкин».
Так значит здесь «споткнулся» он
От ненавистной пули, значит?..
Где жил?.. Вот адрес: да, Джамбул,
Названье улицы простое.
Я написал туда, сутул.
Потом подумал: глупый!.. Что я?..
Пришёл ответ простым-простой!
Читаю и теряю силы:
Он отозвался! Он – живой!
Война его не победила!
БОЛЬНАЯ ПАМЯТЬ
На опушке леса – братская могила;
Рядом – помертвевший окаянный дзот.
Неужели надо вспоминать что было?..
Господи! Доколе кровь опять течёт?..
Никуда не деться от печали дикой;
Только утешает солнечная тишь:
«Это же малина! Это земляника!
Это же из дзота выскочила мышь…»
БЛИНДАЖ КОМАНДАРМА
Вот он, старый блиндаж командарма!
Командарм здесь командовал всласть –
Огневая могучая кара
На погасших фашистов неслась.
И разбила, и многих убила
В их покрытых бронёю углах,
И отняла у Гитлера силы –
Так что он окочурился в прах.
Тот огонь был не малая малость –
Он, казалось, летел из высот;
А потом заменился на жалость
К гореванию вдов и сирот.
Тишина здесь сильна и могуча;
Нет простора древесным рядам.
То не солнце заходит за тучу –
Это входит в блиндаж командарм.
ПРЕДАТЕЛЬ
(Рассказ ветерана)
- Подошёл я к нему неслышно.
(Ишь отъелся – поди узнай.
Продаёт на базаре вишни!)
- Ну, продай, - говорю, - продай.
- Сколько вам? - он спросил, не труся.
- Нет, постой, говорю, - амбал.
Ты ж когда-то великой Русью
С лютым ворогом торговал.
На расстреле в 44-м
Ты стрелял под фашистский гимн.
Я тогда притворился мёртвым.
Притворяешься ты живым.
- Ну, пойдём, - я сказал чуть слышно. –
Только, знаешь, без дураков.
… И давил сапогом он вишни, -
Алый сок, как людская кровь.
СТИХИ О ТАРАКАНОВЕ
Предатель скрылся в Волочке,
Благообразный и почтенный;
Он трясся даже на толчке
Наедине со всей вселенной.
Открытки. Ветеран труда. –
Щиты, казалось, до могилы.
Он заслонялся ими, да!
Но как-то ослабели силы.
И выглянуло вдруг лицо…
Да не лицо, а морда, рожа!
Узнали вдруг, в конце концов:
- Похожа?..
- Да она! А кто же?..
Кто под трёхрядки звуки вёл
Стрелять в людей своих подручных?
Кто так шутил: -- Так скучно, мол…
Играйте – и не будет скучно?..
… Пришли за ним. Он хромку взял:
- Сыграть мне напоследок дайте!
И пёс в натуге подвывал
В одной кончавшейся отраде.
Был суд. Поджатый злыдня хвост.
И – точка грозная, простая.
Но ждал его с расстрела пёс,
Людей порывисто кусая.
1941-й. ПОДЖИГАТЕЛИ
Памяти Н. Чернова
Вскричали: «Шанино горит!
И до него добрались гады!»
… О! Первый отступленья стыд!
Пылали же не щёки – хаты!
И «гадами» свои звались! –
Они горючками швырялись;
И корчилась во прахе жизнь,
Да и обугливалась жалость.
«Чтобы за нами ничего! –
Ни хаты, хлеба, ни амбара!»
Но возле дома одного
Солдатик не схотел пожара.
Руками обхватив сапог,
Рыдая, мать к нему прижалась;
Детишек высыпал горох!
И охватила сердце жалость.
- Ах, сволочь! Вот ты, значит, как?!.. –
И пулей офицер ругнулся,
Бутылкой грохнул о косяк!
И дым с огнём опять взметнулся.
И кровь солдата пролилась
Красней огня того усердья;
Его позиция звалась
Передовою Милосердья.
ШАНИНЦЫ ОСЕНЬЮ 1941-го
Сгорело Шанино дотла!
Оно ещё огнём дышало;
Но жизнь его была цела –
В леса окрестные сбежала.
И от деревни за версту
Овсище лядо было цело;
В его густую красоту
Забились люди до предела.
Сюда скотина от слепней
Спасалась почему-то летом.
… Спасались люди вместе с ней;
Пожар казался им рассветом
И словно создавал уют,
Слегка в ночи обогревая.
…Так жизнью смерть порой зовут!
Так в страшных сказках не бывает!
И семьями все улеглись,
И баба шуткой простонала:
«Вот коммунизм! Ну, чем не жизнь?..
Одно на всех бы одеяло…»
БЕЛЬСКИЙ ЛЕС
Война не окончена, пока последний солдат не похоронен.
А. В. Суворов
Не в могиле и не в Мавзолее,
Не найдя посмертный вечный кров,
Косточки солдатские белеют
Посреди корней, теней, ветров.
Сколько было вьюг, дождей и молний!
Косточки мерцают там и тут.
Люди их давно уже не помнят,
Звери их давно уж не грызут.
Небо, как опущенное знамя.
А земля – кромешная вина.
Стынет солнце и тускнеет память.
В душах разгорается война.
* * *
О поле святом Куликовом
Я грежу опять просветлённо;
И хочется мне порою –
Не в силах о том смолчать –
Всё это больное пространство
Взять на руки, как ребёнка,
И спеть над ним грустную песню,
И тихо его покачать.
* * *
Богатырь древнерусский стал зваться солдатом
И войной мировою минувшее зло.
А Непрядва как прежде боится заката:
Отраженье его, словно кровь, тяжело.
ТАНК НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ
Не надо мне призвания иного:
Мне кажется, что вовсе не в бреду
Я грозный танк на поле Куликово
Сквозь времена прошедшие веду.
Мелькают сны, закаты, чьи-то лица…
Но мне нужна всего одна заря.
Пусть пыль веков над полем отстоится.
Я подожду восьмое сентября.
Ещё здесь ночь. Туманятся просторы.
Ещё здесь ночь в мерцании огней.
Сквозь перекаты грозного мотора
Я различаю ржанье лошадей.
Я мчу туда, где знамя тронул иней
И где шелом, как солнце, заблестел.
- Вот, - говорю я, - княже-господине,
И я к тебе на помощь подоспел!
Не удивляйся чудищу в железе –
Такой доспех тебе иметь пора.
Не спрашивай меня: «А хто ты еси?»
Я просто сила Правого Добра.
Её должны страшиться супостаты –
Она владеет громом и огнём.
Я знаю, княже, для чего лопаты
Везёшь с собой в телеге под рядном.
От стрел поганых станет чёрным ветер,
И кровь польётся даже за межу.
Я прорекаю:
Сгинет каждый третий,
Коли огнём тебя не поддержу.
Взревёт огонь светло и многовёрстно
И супостата в прах испепелит.
Князь брови сдвинул, дышит благородством.
- Сие не подобает, - говорит. –
Напрасно ты спешил, безвестный кмете,* -
Нам столковаться будет нелегко:
Во все века, во все тысячелетья
Сражение на равных велико.
- Нет, светлый княже, - грустно я промолвлю, -
Вовек не будет равен сердцу нож;
Единства нет меж ложью и любовью,
А умереть должна сегодня ложь.
… Над полем чёрным стаи выше, выше,
В испуге ветер прядает листвой.
А князь – ушёл. А князь меня не слышит.
Ушёл он кметом в полк передовой.
… Свистят мечи, шатаются дубравы.
Гремит грозой людская круговерть.
И я пока не вижу вечной славы.
Я слышу гром и вижу кровь и смерть.
О! Сколько смерти, Господи мой, Боже!
Останови её, останови!
И со щита кулик взлететь не может –
Навек присох к запекшейся крови.
Грядут полки в победу и бессмертье,
Засадный полк уже трубой поёт.
Но злая сила времени, как ветер,
За ними следом двинуть не даёт.
Нет грозной сечи. Очи мглой затмило.
Но через мглу я всё же рассмотрю,
Как свет Любви, взметнувшийся над миром,
Напоминает новую зарю.
Нет грозной сечи. Но осталось эхо.
Оно – в веках и памяти моей.
И звёзды, отражённые в доспехах,
На чёрном небе кажется тусклей.
Зовёт мотор в двадцатое столетье
И оставаться мига не велит.
И князь кричит в ответ:
- Спасибо, кмете!
Но каждый третий всё ж таки убит.
*Кмет. Старинное название слова «воин»
НЕЛИДОВСКИЕ ВЕТЕРАНЫ О ТОЙ НЕСЛЫХАННОЙ ВОЙНЕ
ПАРТИЗАНСКАЯ РАЗВЕДКА
(Из дневника комиссара партизанского
отряда И. Е. Иванова)
Дорога для немцев открыта!
Куда же она пролегла?
Мы их изучали «копыта»,
Вернее, следы без числа.
Как ящеры, шли вездеходы,
Озимые грузно топча;
А вот развернулись уроды,
Другое пространство ища.
… Ага! Вот деревня Пот`ахи.
Такой неразбочивый шум:
Губные немецкие «птахи» --
Гармошки. И – выстрелов глум…
Пока ни во что! Лишь по звёздам!
Небесным! По красным – потом.
… Ну, сволочи! Будет вам поздно
Спасаться за каждым кустом!
Так каждый, наверно, сказал бы.
Всё это ещё впереди.
И только сердечные залпы
Гремели покуда в груди…
НЕЗАДАЧА
(Рассказ фронтовика И. П. Югалова)
В своих же ахнула «катюша»
И вырубила тысяч пять;
И всё застлалось дымом душным.
И стыдно было отвечать.
По радио – не извиниться.
С «той стороны» -- такой содом!
… Мы жалко отвечали фрицам,
Как будто жалуясь огнём.
ШЁЛ МАРШАЛ ЖУКОВ…
(Рассказ фронтовички М. Ф. Кухарьковой)
Шёл маршал Жуков… Две девчонки
В армейских формах – наутёк.
- Догнать! – он крикнул разъярённо.
Вернули… Стал он впрямь жесток:
- Как стали? Где носки и пятки?
И как приветствовать должны?
Вы, что ж, играть решили в прятки
Во избежание вины?..
Обоим им обрезать косы!
И до победы пусть растут.
… И трите, пигалицы, к носу:
Нельзя расхлябываться тут.
Затем шагнул он в дверь штабную,
Над картой тяжкою присел
И закипел: -- Не так воюем!
Карандашом навёл прицел.
Водить им начал в укоризне,
И было некому сказать,
Что этим стал солдатских жизней
Как можно больше обрезать…
ФОРСИРОВАНИЕ
(Рассказ солдата П. Д. Долгашёва)
Давайте расскажу о реках –
Десне, Днепре, Березине
И о загубленных калеках
На их покрытом илом дне.
«Сколь чуден Днепр…» -- промолвил Гоголь.
… Он размахнулся в ширину
На километр с больной тревогой:
В любви бы не признаться дну.
Вода стоит; она – светлеет,
Как бы не ведая о том,
Что вскоре кровью замутнеет,
И превратятся волны в гром.
И эти жалкие скорлупки,
Где человечья мошкара,
Так называемые шлюпки,
Поглотит все одна дыра…
На гибель – два полка пехоты!
Сказал высокий живоглот:
- Кому на берег тот охота –
Того Звезда Героя ждёт.
Какой манящий сладкий лозунг!
Запахли трупами слова,
И забурлил кипящий воздух!
И покраснела синева.
- На шлюпках без артподготовки!
Под залпы фрицевы вперёд!
Среди воронок будьте ловки!
Но дотяните до высот.
Но утонули в смрадном гуле,
Который всплеск волны сменил,
И никуда не дотянули!
И вот – затягивает ил.
Потом затягивает память,
В беспамятстве остолбенев.
«В судьбе не то ещё бывает!» -
Уже не скажешь, побледнев.
Холоден Днепр. Безлюдна местность.
Она живому молвит: -- Вон!
И глухо катится безвестность,
Где гребешки кровавых волн.
… А где-то вдовы волком воют,
Что Днепр солдат запеленал.
Но дождалась Звезда Героя
Того, кто их на смерть послал.
ОДНОПОЛЧАНЕ
(Монолог ветерана П. Д. Долгашёва)
Захаров Яша, Иванов,
Комзвода лейтенант Казинцев,
Ещё вы можете присниться!
Спасибо! Я принять готов.
Печь затоплю. Накрою стол.
Ребята милые, садитесь!
Не дёргайтесь, не суетитесь!
Я сам «родимую» нашёл.
Да что, да что её искать –
Она всегда, всегда в запасе!
За фронтовое наше счастье
Мы хлопнем раз и два, и пять!
Как ночь наградами светла.
Нам нипочём любые беды.
… Теперь за прошлую Победу! –
Для вас же будущей была.
К ней шли вы под раскаты дул
И на земле чужой остались.
… Ах, как же больно, просыпаясь,
Я вас, родимые, сморгнул.
ЮНКЕРСЫ
(Рассказ ветерана П. Д. Долгашёва)
Смерть висит на войне над тобой.
Слышишь, юнкерсы как завывают?
Словно коршуны, день застилают.
… Ну, ложись же скорее, не стой!
Пусть они на большой высоте
И от самого солнца заходят –
Упадут – и отделка природе!
И конец всей земной красоте.
Но охочи до жизней людских,
А другое громят между прочим –
Пулемётным строчат многоточьем!
Земляной поднимается вихрь!
… Ну, лежи! Здесь наука проста:
Бомб двенадцать ещё не свалилось;
И надейся на Божию милость.
Может, здесь ты поверишь в Христа?..
… Ну, вставай. Отбомбились. Ушли.
Вспомнил Господа – значит, и мимо.
Нет отрады другой у земли!
Небо крестится огненным дымом…
ЛОПАТКА
(Рассказ ветерана П. Д. Долгашёва)
Что главнее всего на войне?
Это, друже родной, не лениться.
Коль пришлось тебе остановиться –
То лопатка опять же в цене.
Даже коль через силу – копай!
Пусть смеются: «За сколько до фронта?..»
… Жить охота! И сладить охота!
И победа – мечтательный пай.
… Как таких вразумить шутников?
Это юнкерсы их вразумляли.
Сколько их полегло, дураков!
Но о дури своей не узнали.
- Не лениться! – воительный труд.
Находи и в усталости силы.
... И копали для них мы могилы,
Коль на это хватало минут.
МЕДСЕСТРА
(Рассказ ветерана П. Д. Долгашёва)
Несладко было на Днепре:
Они рванулись в контратаку
И смяли «тиграми», однако;
Мы откатились, одурев,
В пороховую гарь и вонь…
- Назад ни шагу! – нам сказали
И вызвать гаубиц огонь
На нас, родимых, приказали.
… Верней, конечно, не на нас!
На них, что злобно окружили.
И землю гулкий залп сотряс!
И мы опять замельтешили!
И выбежала медсестра
В руках с сапёрною лопатой,
И стала бить по головам:
«Ку-уда?!.. Чтоб вам бы всем неладно!
Не чуете, что сзади Днепр!
Вас, дураков, здесь всех потопят!»
И стал вот этот слабый гнев
Сильней приказов, что торопят.
Очнулись все,
Вернулись все!
И снова взялись за оружье!
И запылали «тигров» семь!
И было гаубиц не нужно.
А нужны средь лихой поры
Отваги долгая охота
И руки этой месестры,
Её бессмертная забота…
ДВА ОГНЯ
(Рассказ ветерана П. Д. Долгашёва)
А всё ж страшились фрицы «Илов».
… Как, было, выпрыгнут из туч!
И – снизятся. Покажут силы!
Огонь – летуч! Огонь – могуч!
Куда от них укрыться гадам?
И заметались гады уж!
Да уж ракетные снаряды
Летели с неба от «катюш»!
И по законам, всем известным,
Страшилась смерть. Смелела жизнь.
Огонь земли с огнём небесным
В едину плеть переплелись!
ДО ТРЕТЬЕГО РАНЕНЬЯ
(Рассказ ветерана П. Д. Долгашёва)
Прошёл до третьего раненья
Я по военному пути
И не утратил даже зренья!
А мог бы, как там ни крути.
У смерти с жизнью – два азарта,
Но все они – в одной дыре.
Фронты менялись, словно карты,
В безумной огненной игре.
И переругивались грозы –
Средь синеватой душной тьмы.
И вот однажды выпал козырь!
Верней, его добыли мы.
Ложили нас, кидались нами,
Но уцелели Жизнь, Союз,
И над Берлином наше знамя
Вскраснело, как бубновый туз.
В МАЕ 1945-ГО
(Рассказ ветерана П. Д. Долгашёва)
Я до рейхстага всё же не дошёл:
В ста километрах вдруг открылись раны;
Но погрозил я кулачищем: мол,
Добьют другие, зверь, тебя, поганый!
Под госпиталь подделали костёл;
Ухаживали немочки-монашки.
Не то что выздоравливал, а – цвёл!
И мысли щебетали, словно пташки.
Но в мае вдруг послышалась стрельба:
Не ночь, а белый день – ракет сиянье.
И кто-то ахнул: - Это ж их пальба!
По звуку узнаю, на расстоянье!
… Прорвались! Лезут, сволочи, сюда!
Чем с костылями мы ответить можем?..
Куда деваться, Господи?.. Куда?..
Поднялись и безногие.. О Боже!
- Победа! – прокричал нам замполит.
…О Господи! Какая же отрада!
Но воздух был покуда ядовит:
Палили из трофейных автоматов.
ОЗЕРО В ЛЕСУ
Подступает волна холодная,
Вьёт серебряную струю;
Вынимаю свою ободранную,
Онемевшую вдруг ступню.
Вот осколок… Да и немалый.
Неприцельно попал в меня:
Там, на дне золотом, дремала
И ужалила вдруг война.
На деревьях следы металла –
Словно когти чесало зверьё;
И спасенье в волне искало
Опалённое вороньё.
Еле зыблется полдень синий,
По-весеннему молодой,
Отражённый такою синей
И такою живой водой.
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Тишина и нежность птичьей трели,
Совести родная сторона,
Как же вы меня сейчас согрели!
Как же пробудили ото сна!
Иль, наоборот, в него вернули…
Ты, война, проклятая, не снись!
Господи! Не слышу свиста пули!
Залетай мне в сердце, птичий свист!
* * *
В железном веке стало меньше ласки,
В железном веке чаще льётся кровь,
В железном веке забывают сказки,
И названа привычкою любовь.
Но почему растерянно, неловко,
От этого всего невдалеке,
В железном веке божия коровка
Ползёт по танку, словно пор щеке?...
СВЕТ МЕСЯЦА
Свет месяца разносит быстрый ветер -
За ним лишь мыслью можно поспешить;
И хочется дышать на белом свете,
И хочется на белом свете жить.
Не превращайся в смерч, просторный ветер, -
Любовью рощи с избами овей:
Не хочется дрожать на белом свете
За горькую судьбу Вселенной всей.
* * *
Вечно в воду глядеться соснам,
Вечно удочке жить в руке,
Вечно окунем биться солнцу
В белом облачке, как в сачке!
Вечно запахи будут зовами
Уводить меня за собой,
И озёра синими зорями
Полыхнут над моей судьбой!
ДОРОГИ РУСИ
Дороги Руси открыты
На запад и на восход;
Дороги Руси повиты
Живою травой забот.
И эхом родным и близким –
Стенание журавлей,
И вехами обелиски
Среди ветровых полей.
ВЕРА, НАРОД И ДЕРЖАВА
Без веры, народа, державы
Погибнуть страшнее всего;
Чем эта проклятая «слава»,
Уж лучше совсем ничего.
Пускай неизвестен ты, право,
Но в битве за Русь не зачах;
А вера, народ и держава
Тебя приютили в лучах.
